Дочь Великого Петра
Шрифт:
– Она назначает тебе свиданья?
– Да, батюшка.
– Ночью, наедине, ты, кажется, говорил так? Да? Зачем же она это делает?
– Не знаю.
– Быть может, она назначает их и другим? Быть может, это вошло в обычай ее жизни?
– Не думаю! Она честная девушка, – вспыхнул граф, но в его мозг уже вползла ревнивая мысль:
«А что, если действительно она и другим назначала подобные же свидания?»
– Так ты не можешь и догадаться, для чего это она делает?
– Быть может, для того, чтобы мучить меня.
– Ты это думаешь и все же любишь ее, хочешь, чтобы она сделалась
– Я хочу, чтобы она была моей, хочу так, что готов отдать за это половину своего состояния. Вот золото: это – только задаток за услугу, если только возможно оказать ее мне, – и граф, вынув из кармана больших размеров кошелек, высыпал пред патером Вацлавом целую груду золотых монет.
Глаза старика сверкнули алчностью.
– Тебе можно помочь, но… это средство может повредить ее здоровью.
– О-о-о… – простонал граф Иосиф Янович.
– Если ты питаешь к ней только страсть, то она будет твоей. Если же…
– Пусть она будет моею! – вдруг твердо и решительно воскликнул Свенторжецкий.
– Она может умереть, – добавил патер Вацлав.
– Пусть умрет, но умрет моею! – в каком-то исступлении закричал граф. – Если другого средства нет, то мне остается выбирать между моей и ее жизнью! Я выбираю свою.
– Это естественно, – докторально заметил патер Вацлав. Граф не слыхал этого замечания.
«Она будет моею, а затем умрет. Пусть! Я буду отмщен вдвойне. Но это ужасно. Может быть, есть другое средство? Пусть она живет… живет моей любовницей… Эта месть была бы еще страшнее!» – подумал Свенторжецкий и спросил:
– А может быть, есть другое средство? Пусть она живет. Если это дороже, все равно Берите сколько хотите, отец.
– Ты колеблешься, сын мой? Нет, другого верного средства не имеется. Ведь не веришь же ты разным приворотным зельям и кореньям, которым верит глупая чернь?
– Тогда давайте верное средство, батюшка.
– Я изготовлю его тебе через неделю.
– Какое же это средство?
– Она любит цветы? Да? Ты дарил их ей?
– Нет.
– Начни посылать ей цветы. Через неделю я дам тебе жидкость. В день свиданья, когда ты захочешь, чтобы княжна была твоею, ты опрысни этой жидкостью букет. Нескольких капель на цветах будет достаточно.
– И она умрет после того скоро?
– В ту же ночь. Однако, чтобы это имело вид самоубийства, пошли побольше цветов. От их естественного запаха тоже умирают. Открыть же присутствие снадобья невозможно.
Граф задумался.
Патер Вацлав молча глядел на него, а затем спросил:
– Ну, как же? Приготовлять?
– Приготовляйте, батюшка! Да простит меня Бог! – воскликнул граф Свенторжецкий.
– И простит, сын мой! За сто червонных я дам тебе разрешение нашего святого папы от этого греха.
– И грех действительно простится?
– Разве ты не сын римско-католической церкви? – строго спросил патер Вацлав.
– Я сын ее, – глухо ответил граф.
В действительности он был православным, но с четырнадцати лет, под влиянием матери, ходил в костел на исповедь и причастие у ксендза. Приняв имя графа Свенторжецкого, он невольно сделался и католиком, однако, в сущности, не исповедовал никакой религии.
– Если так, то как же ты осмеливаешься задавать
– Простите, я спросил это по легкомыслию. Значит, через неделю?
– Через неделю. Час в час.
– До свиданья, батюшка! – поднялся с места граф и, получив благословение монаха, вышел.
– Живы, ваше сиятельство? – встретил его Яков. – Уж очень вы долго! Я перепугался было, хотел толкнуться… Ведь, не ровен час… Нечистый какой каверзы не сделает!
– А ты думал справиться с нечистым, если бы толкнулся? – улыбнулся граф и приказал ехать домой.
«Она будет моей! Она должна быть моей! – неслось в голове графа, откинувшегося в угол кареты в глубокой задумчивости. – Во что бы то ни стало… какою бы то ни было ценою»
XI. КЛЮЧ ДОБЫТ
Назначенная патером Вацлавом неделя показалась Свенторжецкому вечностью. Чего не передумал, чего не переиспытал он в эти томительные семь дней! Несколько раз он приходил к решению не ехать к «чародею», не брать дьявольского средства, дающего наслаждение, за которое жертва должна будет поплатиться жизнью. Ведь ужасно знать, что женщина, дрожащая от страсти в объятьях, через несколько часов будет холодным трупом. Не отравит ли это дивных минут обладания? Порой он решал этот вопрос утвердительно, а порой ему казалось, что эта страсть за несколько часов пред смертью должна заключать в себе нечто волшебное, что это именно будет апофеозом страсти. Организм, в который будет введен яд возбуждения, и притом яд смертельный, несомненно, вызовет напряжение всех последних жизненных сил исключительно для наслаждения. Инстинктивно чувствуя смерть, женщина постарается взять в последние минуты от жизни все. И участником этого последнего жизненного пира красавицы будет он!
«Она будет твоей и никогда больше ничьею не будет!» – нашептывал ему какой-то внутренний голос, похожий на голос его матери, но тотчас же другой властный голос, поднимавший в его душе картины далекого прошлого, голос, похожий на голос его отца, говорил другое:
«Какое право имеешь ты отнимать жизнь за мгновение своего наслаждения, для удовлетворения своего грязного, плотского каприза? Неужели ты думаешь, что страсть, вызванная искусственно, может доставить истинное наслаждение? Ты увидишь, что после пронесшихся мгновений страсти твое преступление оставит неизгладимый след в твоей душе, и ты годами нравственных страданий не искупишь их. Горечь, оставшаяся на твоем сердце после пресыщения искусственною сладостью, отравит тебе всю жизнь».
Свенторжецкий уже стал прислушиваться к этому второму голосу, и тогда у него появилось было решение отказаться от услуг патера Вацлава и постараться сбросить с себя гнет страсти к княжне Людмиле, вычеркнуть из сердца ее пленительный образ. Увы, сделать это он был не в состоянии. Его страсть, по мере открывавшейся возможности удовлетворить ее, росла не по дням, а по часам и еще более разжигалась фразой патера Вацлава: «А не назначает ли она такого свидания и другим?» Эти слова змеей сомнения вползли в сердце графа Свенторжецкого и то и дело приходили ему на память.