Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
Шрифт:
– Государыня родительница, светлого тебе отдыха в Тихой Роще! Мы прервали твой покой по твоей же просьбе, – сказала Твердяна. – Это Крылинка, она вот-вот станет моей супругой.
Светлые неземные глаза задумчиво созерцали вещественный мир, и в их глубине медленно проступало припоминание. Когда их взор снова остановился на Крылинке, та почувствовала, как её охватывает блаженная слабость – совсем не страшная, а приятная и умиротворяющая. Солнечным зайчиком мелькнула мысль: должно быть, так чувствуют себя упокоенные, освободившись от телесных страстей.
– Сама
– Сама пришла, – ответила Твердяна.
– Значит, любит, коль сама… после стольких лет, – молвила сосна. – Тяжко мне говорить… Будьте счастливы, дети мои. Я за вас спокойна.
Скрипуче-древесный голос смолк. Во взгляде Роговлады отразился незримый чертог запредельного покоя, в котором пребывала душа, веки отяжелели и опустились, и лицо снова застыло, бесстрастное и чуждое земной суеты.
Крылинка долго приходила в себя после этой встречи. Сидя рядом с Твердяной на тёплом камне в окружении молодых сосенок, она пробормотала:
– Как же так?… Не дождалась твоя родительница дня твоей свадьбы…
– Устала, вестимо, – обнимая её за плечи, вздохнула оружейница. – Подвела она итоги и решила, что хорошую жизнь прожила, всё выполнила, можно и на покой отправляться. Перед уходом в Тихую Рощу сказала мне: «Избранницу ко мне приведи, хоть там на неё взгляну да за вас порадуюсь». А матушка Благиня за год до этого на погребальный костёр легла, перед этим тоже мне своё благословение оставив.
А совсем недалеко журчал водопад, светлые струи которого скрывали от взгляда пещеру. Добраться до последней можно было только по ласкаемым водой скользким камням, с которых Крылинка, чувствуя себя недостаточно ловкой, опасалась упасть, и Твердяна внесла её в пещеру на руках, пока её сестра-жрица по имени Вукмира с улыбкой держала «занавеску». Водный поток в её руках был послушен, как ткань у искусной швеи.
Свет Лалады, растворённый в воде игривыми светлячками, омочил их губы и пролился в горло. (После этого Крылинка ещё примерно год не могла вымолвить ни одного ругательного слова). Пещера, наполненная золотым сиянием из невидимого источника и вся переливающаяся от самоцветов в её стенах, одевала голос Вукмиры в тёплые отзвуки.
– О великая мать Лалада, ниспошли венец света твоего на главы Твердяны и Крылинки, дабы преисполнились они бессмертной твоей любовью!
Когда разумный, внимательно-ласковый сгусток сияния начал надвигаться на Крылинку из-под сводов пещеры, украшенных мерцающими каменными сосульками, ту накрыло густым облаком бесчувственности. Ни рук, ни ног, ни головы – одной сплошной мыслью стала Крылинка, но мыслью счастливой и радостной. Крошечной звёздочкой она лежала в чьей-то огромной ладони, соприкасаясь с бескрайним разумом, вмещавшим в себя целые миры… Что здесь значило время, когда вокруг дышала и мыслила живая вечность?
Крылинке было даже немного жаль возвращаться в своё тело с его ограничениями, но любящий взгляд Твердяны возместил ей всё с лихвой. Та, держа её в объятиях, улыбнулась:
– Ну вот, а говорила, что обморок –
– Так вот он какой, – пробормотала плохо слушающимися, словно чужими губами Крылинка. – Знаешь… а когда мы с тобою у ручья впервые встретились, я на себя словно бы со стороны смотрела и видела, как я отломила то деревце… Непохоже на обморок, правда? Тело ведь должно было упасть…
– Не обязательно, – послышался голос Вукмиры, и та склонилась над Крылинкой, до дрожи похожая на Твердяну. – В миг вашей встречи кругозор твоей души расширился, потому что её связь с телом ослабела на краткое время. У прочих девушек происходит то же самое, только памяти о случившемся не остаётся. А ты не только сохранила воспоминания, но и не утратила способности управлять своим телом в те мгновения.
– Ежели б кто-то объяснил это моим родительницам тогда, – вздохнула Крылинка.
– Такое слишком редко встречается, вот и проворонили они знак, – сказала Вукмира. – Ты же просто не могла знать этого в силу своей юности, а о том, что почувствовала себя в тот миг как-то необычно, умолчала.
– Признаться, я тоже не сразу разобралась, что моя Крылинка – особенная, – добавила Твердяна. – Даже сомнения сперва закрались… Теперь-то уж я такую осечку не допустила бы. Мудрость да опыт, вестимо, не сразу приходят.
– Но всё закончилось хорошо, хвала Лаладе, – улыбнулась Вукмира. – Любовь тем слаще, чем труднее дорожка к ней. Отныне вы – законные супруги пред светлым ликом богини нашей. Ступайте и живите в любви и согласии много лет и зим.
Впрочем, перед тем как последовать этому напутствию, им предстояло ещё одно дело.
Домой Крылинка успела как раз вовремя: ещё чуть-чуть, и её хватились бы. Вместо охапки целебных трав она держала за руку свою супругу. Войдя в дом, Твердяна учтиво сняла шапку и поклонилась Медведице, матушке Годаве и Ярунице, которую те, как оказалось, позвали в гости. Видя недоумение в глазах своих родительниц, Крылинка с поклоном объявила:
– Прошу любить и жаловать – супруга моя, Твердяна Черносмола. Мы с нею только что на роднике при Тихой Роще обвенчались светом Лалады. Простите, государыни родительницы, что сделали мы всё без вашего ведома, и не гневайтесь. Только иного пути у нас не было.
– Как же так, Крылинка?! – воскликнула матушка Годава, поднимаясь из-за стола и негодующе сверкая очами. – Знака-то, обморока-то ведь не было!
– Ошиблась ты, матушка, – подала голос Твердяна. – Был знак, да только необычный, вот и прошёл неопознанным, а Крылинка по неопытности промолчала. В недоумении пребывала какое-то время и я, но исправлять ошибки, к счастью, не всегда бывает слишком поздно.
И она передала всё то, что объяснила им Вукмира, добавив, что родительницы Крылинки могли посетить родник и спросить у её сестры-жрицы обо всём самолично – в случае, ежели им необходимо подтверждение. Матушка Годава как стояла, так и села обратно с застывшим от потрясения взглядом, а после закрыла лицо маленькими худыми ладошками и заплакала. У Крылинки тоже заволокло взгляд влажной солёной пеленой, когда она, преодолевая стыд и горечь, посмотрела на Яруницу.