Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
Шрифт:
– Как Млада? Пришла в себя?
– Пока нет, государыня, – также шёпотом ответила девушка, поднявшись со скамеечки.
– Нет, не может быть, чтобы всё это было зря… – Горькая морщинка пролегла меж бровей княгини, и беспокойная, непримиримая воля дышала в их гордом изломе. – Она обязательно очнётся. Верь, милая.
С этими словами княгиня по-родительски тепло поцеловала Дарёну в висок, и та украдкой нажала пальцами на веки, чтобы прогнать колючие предвестники
– Наверно, чтобы Добродан победил, Вук должен был умереть. Порой у спасения бывает очень высокая цена…
Янтарным ожерельем легли Дарёне на душу матушкины слова. Тёплая белогорская сказка жила в её очах, побеждая сумрак и дождь, и даже сама смерть склоняла перед нею голову.
Когда глаза Радимиры снова приоткрылись, Лесияра склонилась над нею и сжала её руку в своих. Уголки губ начальницы крепости чуть дрогнули в призрачно-лёгкой улыбке.
– Здравствуй, государыня. Прикажи отнести меня в Тихую Рощу и привязать к дереву, покуда я ещё жива. – Голос её звучал до неузнаваемости тихо – так непохоже на прежние, звонкие, серебристо-стальные раскаты приказов. – Я видела своими глазами это Озеро потерянных душ… Не хотелось бы мне оказаться там после смерти.
Неумолчно, печально нашёптывал в окно дождь, шелестя серыми рукавами: «Нет надежды, нет надежды…» – но сердце Дарёны вспыхнуло гневным жаром, маковым бутоном зажглось, роняя лепестки боли.
– Нет, госпожа, нет, нет! – сквозь стиснутые зубы простонала она, гладя влажные от испарины волосы Радимиры и приникая щекой к прохладному лбу. – Рано тебе в Тихую Рощу, не смей даже думать об этом, слышишь меня?!
С тяжким вздохом прижала Лесияра руку верной соратницы к своей щеке, закрыла глаза. Серебро потерь выбелило ей волосы, иссушило когда-то сочные, чувственно-улыбчивые губы, и теперь они тонкой, жёсткой излучиной изогнулись в горьком ответе:
– Как могу я отдать такой приказ, Радимира?
– Можешь, государыня, – с умирающей лаской во взоре проронила та еле слышно. – Моя рана была бы пустяковой, ежели б не этот осколок. Нет исцеления от твёрдой хмари, ты сама знаешь…
Нервными волнами пробежали желваки на скулах Лесияры, челюсти твёрдо стиснулись, взор остро высветлился скорбно-стальным отблеском, и она, выпустив руку Радимиры, поднялась.
– Хорошо, я исполню твоё желание, Сестра.
Сжавшись на своей скамеечке в комочек, Дарёна могла только качать головой в немом «нет», и в глазах Лесияры в ответ проступило обречённо-ласковое, печальное «увы». Ждана с мольбой бросилась к княгине:
– Государыня,
Лесияра с чуть слышным вздохом качнула головой.
– Увы, лада, от твёрдой хмари и правда нет спасения. Ни вода из Тиши, ни свет Лалады… Ничто не помогало нашим храбрым кошкам, раненным на поле боя навьим оружием. Боюсь, у нас совсем мало времени, чтобы позаботиться о душе Радимиры.
По её приказу вошли дружинницы с носилками.
Ветер ворошил пёстрое море цветов на краю горной пропасти, а на сверкающие под солнцем вершины было больно смотреть. Радимира брела вдоль кромки этого яркого, благоухающего ковра, втягивая полной грудью острую свежесть воздуха; сколько раз они встречались здесь с Олянкой – не счесть, сколько ягодно-нежных, спелых поцелуев сорвала Радимира с её губ – набралось бы не одно душистое лукошко. Горное эхо смеялось отзвуками её голоса, ветер приносил её дыхание, а синие лепестки улыбались лаской её взора.
– Где же ты, счастье моё? Где ты летаешь теперь, голубка моя белая? – сорвался вздох с губ Радимиры, согрев пучок цветов, сорванных ею непонятно зачем и для кого.
Головокружительная глубина пропасти была затянута голубовато-сизой дымкой, далеко внизу блестела узенькая лента речки, а цветочные волны ластились к ногам Рамут, шагавшей навстречу Радимире. Чёрные пряди косы трепетали, распускаясь атласными змейками на её плече, подол подпоясанной алым кушаком длинной рубашки реял на ветру, обнимая очертания её стройных ног и округлых бёдер.
– Что ты здесь делаешь, навья? – Радимира стиснула свой пучок цветов, вдыхая их грустновато-сладкий запах – запах её далёких снов, наполненных светлым туманом несбывшегося счастья.
– А что делаешь ты, кошка? – усмехнулась Рамут, сверкая на ярком солнце синеяхонтовыми щёлочками улыбчиво прищуренных глаз. – Не поспешила ли ты со вступлением на тропу смерти?
– Смерти нет, навья. – Радимира застыла, ощущая запястьями щекотную ласку пальцев этой женщины. – Есть лишь светлый покой в Лаладином чертоге. Моему сердцу остались несколько последних ударов, оно больше не может гнать кровь по жилам и поддерживать моё тело живым.
На ладони Рамут сиял в радужном венце искр прозрачный, как роса, камень, и отсветом его улыбались глаза навьи.
– Это – моё сердце. Возьми его взамен твоего, умирающего.
– Разве это не сердце твоей матери? – удивилась Радимира.
Камень тепло скользнул к ней в руку, сразу оттянув ей запястье необыкновенной живой тяжестью.
– Нет, это – моё. – Ресницы Рамут лоснились в лучах солнца, а на губах повисли не то песчинки, не то крупинки мёда.