Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

Инош Алана

Однако… Ну и поворот! Боргем и Дамрад?! Этот толстопузый боров и она, тонкая, красивая, изысканно-холодная? Северга не могла представить их вместе. Хотя… Кто его знает, быть может, когда-то главный наставник школы головорезов Дамрад был не лысым боровом, а вполне пригожим воином.

– Твоя мать достойно завершила свою жизнь, – молвила между тем Дамрад, кивком разрешая Северге встать. – Лучшего конца нельзя и придумать! Такое несуетное, благородное, возвышенное упокоение!

Северга последовала за Владычицей, которая, видимо, желала показать ей свой новый дворец. Они

проходили покой за покоем, чертог за чертогом, и слова замирали на языке, а сердце скорбно холодело от печального величия этой застывшей музыки. Время от времени воображение поражал неожиданный, крутой изгиб лестницы или странное, на первый взгляд беспорядочное расположение колонн, а потом всё снова становилось чинным и спокойным ровно до очередного выверта – к примеру, жутковатой арки в виде огромной разверстой волчьей пасти или головокружительно высокого зала с обособленной круглой площадкой на вершине спирально завитой колонны. Вычурность здесь причудливо и текуче сочеталась с общепринятостью, но в песне очертаний этого дворца слышалась надрывная, плачущая нотка – надлом в голосе тоскующего одиночки, желающего хотя бы напоследок быть услышанным. Во всём этом растворилась душа Вороми, её последний вздох, последняя мысль.

– Разве это не прекрасно? – обводя вокруг себя ртутно-тяжёлым, леденящим взором, проговорила Дамрад. – Разве это не достойно остаться в веках великолепным образцом могучего дарования? Да, я просила Воромь построить что-то незабываемое, но даже вообразить себе не могла, что это будет настолько поразительно, настолько умопомрачительно! Я не в силах подобрать достойные слова, которые были бы под стать этому творению.

Будь Северга на месте Дамрад, она не смогла бы жить здесь. Для повседневной жизни подошёл бы простой, удобный и добротный, но скромный дом без зодческих причуд, а это произведение искусства слишком било по нервам, слишком болезненно цепляло внутренние струнки души. Им следовало просто любоваться, приходя время от времени, а не постоянно живя в нём.

Между тем они вернулись к углублению, в котором упокоилась создательница этой застывшей надрывно-прекрасной, повергающей в холодящее благоговение песни. Щели меж сомкнутых век сияли тихим светом, и казалось, там теплится разум, успокоенный и отрешённый от мирской суеты.

– Я готова склониться перед великой силой этого дара, – молвила Дамрад, останавливаясь напротив мраморной фигуры, наполовину погружённой в стену. – Воромь, твоя последняя работа – невообразимо прекрасный подарок всем нам. Это чудо, к ступеням которого хочется припасть и… молчать в глубоком трепете и потрясении. Молчать, ибо таких слов просто нет.

Сказав это, правительница и в самом деле медленно опустилась на колени перед белым изваянием, олицетворявшим собой нерушимый, недостижимый покой. Стоять в полный рост, когда повелительница на коленях, подданные не имели права, и Северга последовала примеру Дамрад. Она склонилась перед матерью, ставшей частью своего последнего творения, но так и не подарившей своей дочери хотя бы одну-единственную искреннюю улыбку.

Дом встретил её сиротливым звоном открывающихся дверей. Он каким-то образом уже узнал о кончине своей хозяйки, хотя чернобровый незнакомец и не сказал об этом прямо. В трапезной уже опять шумели дружки отца, и Северга поморщилась от раздражения. Матери не стало, а это существо, называвшееся её отцом, волновала только собственная потребность в возлияниях.

«Согласно

установленному порядку, госпожа Северга, я должен открыть тебе завещание твоей матери, – послышался мыслеголос дома. – Прочти его и вступи в наследство».

Комната, доступ в которую так жаждал получить отец, чтобы добраться до денег жены, открылась сама, и в руки Северге опустился изящный ларчик, мерцающий отделкой из драгоценных камней. Внутри лежал свиток, скреплённый печатью: это и была последняя воля матери.

Основная часть состояния Вороми доставалась Северге, а также она становилась безраздельной хозяйкой дома. Отцу супруга отписала небольшую сумму и маленький домик на окраине города.

«Всю жизнь ты был у меня на полном содержании, Барох, но после моей смерти тебе придётся самому добывать себе пропитание. Ты отказывался взрослеть, пока я была рядом, и теперь, когда меня больше нет, ты будешь вынужден сделать это. У меня есть слабая надежда, что ты всё же способен на это».

Зачитав завещание отцу, Северга скатала свиток и окинула взглядом притихших гостей.

– Ну что, ребята? Теперь я – хозяйка этого дома. Хватит вам тут пить и гулять за чужой счёт. Выметайтесь-ка все до одного и чтоб духу вашего здесь больше не было. Моя мать терпела вас, а я не буду.

Хмель в считанные мгновения слетел с отца. Смахнув стоящие перед ним блюда на пол, он зарычал:

– И родного отца ты тоже вышвырнешь на улицу? Ты всегда была неблагодарной и дерзкой дрянью!

– За что мне тебя благодарить? За то, что сделал моей матери меня? – Северга с холодным спокойствием направилась к двери. – Что ж, я благодарю тебя за это, но считаю, что весь долг уже получен тобой даже сверх причитающегося. Ты злоупотреблял терпением матери, но у меня столько терпения нет. И не преувеличивай: на улице ты не остаёшься, кров над головой у тебя будет, пусть и не такой большой и красивый, как этот дом. Свою часть денег ты получишь завтра, а пока…

Перешагнув порог трапезной, она сказала:

– Дом, всех вон. И никого не впускать, пока я не скажу.

«Слушаюсь, госпожа».

Теперь вышвыривающее устройство сработало и по её приказу. Пол провалился, и трапезная вмиг опустела. Настала тишина, которую так любила мать.

Окна брезжили зябким светом Макши, ставшим к вечеру зеленоватым. Что такого особенного в окнах? Они были глазами дома, построенного матерью, и Северге мерещилось в них живое осмысленное выражение. Сейчас в них была разлита спокойная печаль.

– Дом, откуда ты узнал, что она… Что её больше нет? – Ладонь Северги скользила по стене, пытаясь уловить излучения родной души или хотя бы её отдалённый отсвет.

«Все произведения одного зодчего объединены общей памятью о нём, госпожа, – ответил дом. – То, что знает Белый Дворец, знаю и я».

– То есть… – Северга двинула бровью, поглаживая шероховатую выбоинку на стене, оставленную, должно быть, отцом во время одной из его шумных вечеринок. – То есть, ты знаешь, что происходит сейчас во всех домах, построенных моей матерью?