Дочери Рима
Шрифт:
— Ну что ж, мои прекрасные скакуны, я делаю успехи! — воскликнула она, придя навестить своих гнедых любимцев в конюшнях «красных». Уже привыкшие к ней четыре жеребца радостно уткнулись носами в ее руки. — Как бы мне хотелось поучаствовать с вами в настоящих скачках!
Она так часто мечтала об этом дне, представляя себя облаченной в красную тунику, расшитую золотыми языками пламени! Она бы гордо стояла в своей колеснице, увенчанной изображением головы бога огня, направляя четверку гнедых вперед к победе, потом получила бы пальмовую ветвь победителя, держала
Конечно, в глубине души Диана прекрасно понимала, что никогда не сможет управлять четверкой гнедых и никогда в жизни не получит пальмовую ветвь. Юноши из патрицианских семей иногда принимали участие в скачках, если родители не успевали запихать их в легионы, сенат или на другие почетные должности. Но женщинам путь на арену ипподрома был строго заказан независимо от их происхождения.
Но Диана радовалась тому, что просто имела возможность управлять колесницей, пусть даже не на арене.
— Мне кажется, я вполне смогу справиться с куда более быстрой четверкой, — упрашивала она Ллина.
— Ты слишком миниатюрна, чтобы удержать быстрых, как ветер, животных.
— Но я стала сильнее! Смотри! — она взяла его руку в свои ладони и, что было сил, сжала. Ее пальцы стальной хваткой вцепились в его.
— Я подумаю, — туманно пообещал Ллин, и его губы тронула легкая улыбка, зародившая в Диане надежду. Она едва не пританцовывала от радости, когда вела лошадей обратно в конюшню. Она завела каждого мерина в свое стойло, а потом заглянула в соседнее.
— Помона легла.
— Помона? — удивленно переспросил Ллин, вешая упряжь на крючки в противоположном крыле конюшни.
— То, что ты не даешь лошадям имен, вовсе не значит, что мне этого нельзя. Гнедая кобыла с белой мордой уже готова ожеребиться?
Ллин тотчас же пересек конюшню, зашел в стойло и, наклонившись над лежавшим животным, погладил ее большой живот. Кобыла в знак благодарности уткнулась носом в его плечо.
— Похоже на то.
Сквозь открытую дверь Диана посмотрела на сгущающиеся сумерки. Обычно сразу после пробных забегов она шла домой, но сегодня вместо того, чтобы покинуть конюшню, девушка подошла к стойлу и прислонилась к дверному косяку.
— Я могу чем-нибудь помочь?
— Придерживай ее голову, — отдал распоряжение Ллин. — Она пытается встать.
Диана зашла в стойло и опустилась коленями на солому, чтобы придержать голову Помоны.
— Тихо, все будет хорошо, — успокаивала она кобылу, пока Ллин, скинув тунику, осматривал животное.
— Кажется, жеребенок неправильно перевернулся, — озабоченно заметил он. — У этой лошади роды всегда проходят сложно. Подержи ее, а я попробую перевернуть малыша так, как надо.
— Да, командир! — отсалютовала Диана, и Ллин улыбнулся ей в ответ. Девушка поудобнее устроилась рядом с лежащей на боку кобылой и, чтобы успокоить, принялась гладить ее по шее.
— Так, по-моему, лучше, — наконец вынес вердикт Ллин. — Теперь пусть тужится.
Он сполоснул руки в бочке с водой и снова надел тунику. И пока он натягивал ее через голову, Диана с любопытством
И всё-таки хорошо, что его захватили в плен. Иначе у меня никогда не было бы своей четверки лошадей и я бы не имела возможности учиться управлять колесницей, с улыбкой подумала она. Хотя, наверно, не стоит ему этого говорить.
Им оставалось только ждать, пока Помона справится сама, и вокруг повисла тишина. Диана задумчиво жевала соломинку, а Ллин молча облокотился о стену, скрестив руки на груди.
— Тебе не стоит оставаться здесь допоздна, — сказал он наконец и бросил взгляд на темнеющее в дверном проеме небо. — Если твои родные об этом узнают, им вряд ли это понравится. О моем отце ходили слухи, будто он с заходом солнца съедал на ужин девственниц. Его дурная слава вполне могла перейти мне по наследству.
— Я не боюсь, — бесстрашно улыбнулась Диана. — Как думаешь, ей еще долго придется тужиться, прежде чем жеребенок выйдет наружу?
— Роды продлятся еще около часа, — Ллин ласково потрепал кобылу за ушами, и животное благодарно уткнулась носом ему в ногу. — Ты, может, и не боишься, но лично я не хотел бы, чтобы в мой дом ворвался взбешенный отец, решивший, что я лишил невинности его дочь, а потом скормил ее друиду.
— Моего отца можно взбесить, только сломав его инструменты, — фыркнула Диана. — Да и лишать меня уже нечего.
— Должно быть, эта честь досталась какому-нибудь возничему, — усмехнулся Ллин и покачал головой. — Вот такие вы, римлянки! В городе не осталось ни одного настоящего воина, и вы с радостью бросаетесь под его первое попавшееся подобие.
— Плохо же ты меня знаешь, о великий предводитель мятежников! — рассмеялась Диана. — Это был вовсе не возничий, а всего лишь какой-то потный преторианец из прихвостней Отона. От него за милю разило пивом, да и хватило его всего на пару минут.
— Вот как, — не нашелся, что сказать Ллин. — Думаю, твоя семья потрудилась скормить его львам на арене амфитеатра.
— Моя семья ничего об этом не знает. Это их вовсе не касается.
После победы Отона Диана отправилась на поиски головы Пизона, которую унес с собой от ступенек храма преторианец. Девушка хотела выкупить ее, но тому солдату не нужны были деньги.
— В некотором смысле, это был вопрос чести, — уточнила она, видя озадаченное лицо Ллина. — Я сама приняла это решение, и потому не хотела, чтобы кто-то из родственников об этом узнал.
Семейство наверняка закатило бы громкий скандал, хотя это того вовсе не стоило. Пизон наконец смог упокоиться с миром, и это помогло, пусть и не намного, развеять печаль Корнелии. Так что цена, по мнению Дианы, была не столь велика.