Дочки-матери: наука ненависти
Шрифт:
Её вдохновение
Не следует думать, что Антония вот уж все свои романы и повести посвящала, будто бы, дочери. Нет. Таська невольно «дарила» ей первоначальный импульс, зажигала идеей, мыслью, если хотите, моралью, которая в баснях — в конце, а в замыслах Антонии всегда с самого начала. Но в замыслах! Читателю она эту мораль не выдавала с первых страниц. Это выглядело бы так же глупо, как если бы в детективе убийца был чётко обозначен в первой части книги. Идиотство же! Нет, не сразу, не сразу… Но и томить читателя (а главное — сдерживать себя) Антония долго
Впрочем, логика поступков у гадких персонажей, разумеется, присутствовала. В своём развитии каждая гнусная черта, сотворённая и бережно вложенная автором в своих антигероев, должна была привести именно к такому поведению, к сплошным моральным падениям. А как же иначе, всё логично. Наивный, импульсивный и глуповатый Отелло не мог не придушить Дездемону… Впрочем… Отелло не отрицательный персонаж, нет! А вот Яго… Он же с первых сцен драмы предстаёт перед зрителями коварным, завистливым, неверным, двуликим. Логика его дальнейших поступков очевидна и однозначна.
Так что Антония ни в чём не виновата. Если говорить о реальных людях, которые служили прототипами её героев, точнее — антигероев, то, как говорится, сами виноваты и сами напросились. А она всего лишь, как художник-формалист в каком-то смысле, пишет так, как видит и то, что видит. «Каждый пишет, как он слышит… Не стараясь угодить… Так природа захотела… Не нам судить». Ну, невозможно увидеть в розовом ангеле чёрта с рогами, согласитесь! Если только ты не вусмерть пьян или не окончательно безумен. Нетрезвой Антония ни разу за письменной стол не садилась, а уж с головой у неё порядок — дай бог каждому.
Вечером они с Масиком ужинали сёмгой, варёной картошкой, салатиком и пили, естественно, водочку. Праздновали, отмечали. После четвёртой рюмочки обоим стало тепло, уютно, потянуло на разговоры, на воспоминания… Как обычно, как водится. Но неожиданно закрутилось вокруг болезненного, саднящего: вокруг детей, отношений с ними.
— Масик, я не понимаю… — причитала Антония, эмоционально размахивая руками. Как всегда после умеренных возлияний, её голос стал высоким и резким. — Где, в чём моя ошибка? Разве я была плохой матерью? Нет, ты скажи!
— Лапочка моя! — нежно отвечал супруг, отодвигая подальше от кричащих рук жены бутылку. — Ты ни в чём не можешь быть виновата, ты всегда была прекрасной матерью. И Гошке, и Таське…
— Ну, я ж и говорю! — Антония так резко взмахнула рукой, что Масик обрадовался тому, как вовремя переставил водку. — А ты — самый лучший в мире отец… для Таськи. А для Гошки — саршено… — язык что-то начал плохо её слушаться, — саршено… со-вер-шен-но, — по слогам и медленно произнесла Антония, — отличный отчим…
— Я всегда любил его, как сына…
— Ну! И я о том же… Правда, — тут Антония захихикала, погрозив мужу
— Помню… — вздохнул Масик. — Ты тогда пригрозила, что если я хоть один раз ещё… или повышу голос на твоего сына… то больше тебя никогда не увижу, — Масик вздохнул ещё раз. — Я больше никогда ничего такого и не делал… Не ругал его, не кричал, не…
— А, да ты вообще его не воспитывал… — лицо Антонии вдруг сделалось злым-презлым, Масик с ужасом увидел рот-волосинку с перпендикулярными морщинками. — Только я и воспитывала парня… Считай, что не было у него отца вообще…
— Лапочка… родная… но ведь я… — испуганно залепетал Масик.
— Да иди ты! — вдруг как отрезала Антония, резко встала и медленно пошла из кухни. Масик лишь слышал, как она бормочет. — Сын — алкаш почти подзаборный, дочь — сволочь, вражина, паскуда… За что, за какие грехи?
Масику было очень, почти до слёз жаль его дорогую лапочку, его любимую Антонию, которую он обожал всю их долгую жизнь, в которой, по его мнению, соединились все самые прекрасные черты, так ценимые им в женщинах: красота, ум, талант, умение вести дом, образованность. Да какую замечательную женскую черту ни назови, Антония ею обладает! А вот материнство… Но разве можно её винить в этом? Разве это она плохая? Это дети у них не получились, но не по вине Антонии и не по его вине. Они были нормальные, правильные родители, всё делали, как надо, как принято, как все прочие люди, в конце концов! Нет, не как все прочие… Они были лучше, на сто голов лучше других, ведь Антония — сама мудрость, само совершенство. Она всё так точно чувствует и понимает, она могла, как и во всём прочем, быть только самой лучшей — и матерью, и воспитательницей, и хозяйкой дома.
Однако судьба их не пощадила, подсунув сына-алкоголика, а в качестве дочери… Масик не знал, каким словом назвать, обозначить их общую с Антонией дочь. Гадина? Стерва? Предательница? Шлюха? Наверное, каждое из этих слов ей впору.
Когда родилась эта… дочь, он, Масик поначалу чуть не потерял голову от счастья: ведь у него появилась маленькая лапочка, маленькая копия его любимейшей женщины! Так он себе придумал. Он обожал свою красавицу-жену, значит, её дочь, её частичка, — это его самая большая радость. И он знал, как супруга относится к детям, как она обожает восьмилетнего сына от первого брака. И безумно уважал это святое чувство любви к ребёнку. И восхищался своей лучшей в мире женщиной.
Сначала всё было хорошо, просто отлично! Море счастья, нежности, возни с маленьким, тёплым, таким родным комочком — с Тасечкой. Но потом что-то сломалось… Что? Что? Что? Нет, Масик так и не понял. Но чем старше становилась малышка, тем холоднее становилась его взрослая лапочка по отношению к лапочке маленькой. Похоже, что девочка раздражала свою маму! Любым своим проявлением, любой глупостью, испачканным бельишком, детскими вопросами, шумливостью и приставучестью. Нет, нет, Масик не будет анализировать, он никогда не разрешал себе анализировать, потому что Антонию нельзя проанализировать и понять обычному человеку с тривиальным мозгом и банальным мышлением. Это слишком сложно, слишком недоступно. Антония — она… великая в чём-то, непостижимо великая и особенная. Масик понял это давно, ещё тогда, в молодости. Она убедила его в этом… Нет! Нет! Он понял это сам, не понять этого мог бы только слепец, тупица, недоумок! Поэтому Масик просто принял ситуацию такой, как она есть.