Дочки-матери: наука ненависти
Шрифт:
Засим господинчик встал и откланялся, окатив напоследок Антонию с Масиком таким взглядом, что им потребовалась двойная порция спиртного, чтобы прийти в себя.
Кстати, каким бы ни был её сын Гоша, но он вновь порадовал мать. Узнав от нее об этом разговоре, он долго и непристойно ржал, а потом выдал свой вердикт.
— Слушай его больше, козла этого! Депрессия… Пусть кому другому мозги парят, а не мне, дипломированному врачу. Дурь, лень и поганый характер — вот и вся её болезнь.
Антония с нежностью тогда посмотрела на своего сыночка: уже очень немолодой, подточенный постоянным пьянством, несвежий и одутловатый, он всё равно был самым лучшим мальчиком на свете и всегда — всегда! — воином её войска. Верным и преданным. Всё же хорошо, что он не умер.
Коты изолгавшиеся
«Козел —
Антония веселилась, читая. Один кот объясняет другому, кого мудрые животные считают козлом в этом доме и их семье. Получи, доченька! Выкуси, господинчик! Жаль, что она, автор, не увидит их лиц в тот момент, когда они будут это читать, но у неё вполне хватает воображения. И она почувствовала себя почти счастливой, полностью удовлетворённой, несмотря на покалывающий бок. Да пусть его покалывает! Сейчас её довольство выработает достаточное количество эндорфинов, и те победят любую боль. Даже без водочки.
«Я завариваю крепкий чай, это единственная слабость, которую мы себе оставили. Кроме, конечно, рюмочки хорошего виски, которую мы себе позволяем иногда».
Глумливую физиономию Таськи в этом месте Антония тоже себе хорошо представляла. Да ради бога! Иди, рассказывай всем про ежедневные стопки водки на обед и ужин — кто тебе поверит? Тебе, бездуховной и продажной лгунье. Ведь следом идёт совершенно убойный и уничтожающий тебя текст.
«Муська мне сказала, что даже когда та была ребенком, она пахла злостью».
А ты думала, доченька, что мать расскажет о твоей взаимной любви с Муськой? И о том, как от горя, что ты уехала, кошка смертельно заболела? Нет, не будет этого. Муська тоже свидетельствует против тебя, и твои дурацкие сны про то, как кошачья стая ластилась к тебе и лезла целоваться, так и останутся всего лишь твоими снами, которые никому не интересны и никого ни в чём не убедят.
А вот размышления главной героини. То есть, альтер эго Антонии.
«Дочь нашла свою судьбу тоже далеко, в радости ничегонеделанья. Для этого была придумана болезнь — чтоб быть жалеемой. Она ради этого бросила свою дочь, родителей, чтоб лежать и не шевелить в этой жизни даже пальцем. У нее, абсолютно здоровой, от этого истлела совесть, потому она — так мне объясняла Клея — не попадет даже в мир плохих мертвых, а полетит на белых крылах придуманной болезни прямехонько в ад.
Жаждал зла другому — получи его сполна, слови кайф ненависти. Адовы люди наслаждаются злом полным ртом, так как у них нет совести. И наслаждению ненавистью нет конца: хотел — получи, пока от тебя, истлевающего от собственной натуры, не останется горстка плохо пахнущего пепла, который слижут тамошние адовы змеи».
Удачно о «болезни» получилось высказаться. Жри, господинчик, убедись в своей бездарности парламентёра, в своей ничтожности миротворца. Ты сделал только хуже, явив Антонии себя во всём блеске своей ухоженности и в ореоле любви к Таське, которая не заслуживает даже того, чтобы просто её слушать. Уж не говоря о том, чтобы слышать, внимать и верить. Что может быть интересного в этой жалкой личности, ничего в жизни не добившейся, а только лишь сумевшей оторвать богатого немолодого мужичка? Ты, господинчик, наверное, ко всему прочему большой дурак, раз попался на её стоны, ахи и мур-мурные уловки! Обыкновенный олух царя небесного. А, может, дай бог, уже и понял это? Но назад отыграть сложно — ой, как сложно!
Антония никогда не выбрасывала из головы сладкую мечту: господинчику надоест возиться с этой ленивой и глупой профурсеткой, он её бросит, найдя себе что-то посвежее и поинтереснее… Куда деваться Таське? Приползёт назад, из Израиля приползёт. К бывшему мужу нельзя — он уже нашёл себе хорошую, правильную женщину. Антония её одобрила и приняла: Дима сразу привёл даму на смотрины к ней, молодец парень, умница, всё делает, как надо, субординацию соблюдает неукоснительно.
Так что, придётся Таське ползти к родителям. Ведь самой себя ей не прокормить, а уж тем более, не прокормить привыкшую сладенько жить Аришку. Что сделает Антония? Конечно, примет блудную дочь —
Мммм, Антония аж застонала от желания воплотить столь дивную мечту! Что-то затянулась у Таськи история с господинчиком, по её прикидкам он уже должен был взвыть и убежать на выпас в поля — за новыми юными и тонконогими искательницами лёгкой жизни.
Ладно, подождём какое-то время. Не может быть, чтобы всё у них было всерьёз и надолго. С какой стати? А пока что пусть почитает господинчик о своей сизой голубке.
«— Какая она? — спросил я. — Они страдают без нее.
— Зря, — ответил Васька. — Она не стоит страданий. Она была по природе змеей, хитрой и верткой. Ее мучило неуклюжее человеческое тело, например, ступни, на которые надо было становиться. У змей, как ты знаешь, нет ступней.
Кстати, о дочери. Она решила, что фамилии родителей и первого мужа — Сидоровы и Крюков — слишком просты для нее и взяла себе фамилию второго мужа — Кацман, то есть, в сущности, Кошкина. Лично меня это оскорбляет, я считаю, она не имеет права быть Кошкиной. Это для нее слишком, недостойная ее честь».
Не очень, наверное, хорошо цепляться к фамилиям (однажды дочь её уже в этом упрекнула) и, получается так, что к национальности… Ну, получается так! Если бы речь шла о любой другой национальности, то ничего такого в этом не было бы, но еврей в России — это больше чем национальность, поэтому слегка «не то» отношение к фамилии истолковывается… однозначно. Однако на сей раз Антония не сильно озаботилась этим по той простой причине, что все те евреи, которые когда-то были в её кругу, которые её поддерживали и даже помогали выжить в московской писательской тусовке, были значительно старше, а посему уже лежали в могилах. Поэтому никто из знакомых на неё не обидится и ничего не скажет. Вся оставшаяся верная и преданная свита не смеет сомневаться ни в каких словах своего кумира. «Я антисемитка? — воскликнет Антония и горько засмеётся. — Ничего более нелепого предположить невозможно. Я очень люблю евреев. У меня было много друзей евреев, они прекрасные люди, и я ненавижу антисемитизм». И никто не посмеет возразить, потому что Антония уже давно с гордостью носит звание интеллигентки-шестидесятницы. А разве могут люди этого звания быть антисемитами? Ах, оставьте эти свои пошлые и глупые измышления! Речь всего лишь об одном гадком человеке — и только-то!
А, может, про ступни она зря так написала? Всё-таки у Таськи на самом деле всю жизнь очень больные ноги: ещё в детстве врачи сказали родителям, что ногами девочки надо заниматься всерьёз, иначе ей будет трудно ходить впоследствии. Но на это требовалось столько усилий и времени! Не было у них этого времени. Да и, помилуйте, с плоскостопием живёт половина человечества, что тут может быть такого серьёзного? Правда, врачи сказали, что у Таськи какая-то жуткая степень и всё очень проблематично… Но Антония тогда решила для себя и убедила Масика, что ничего страшного, балериной ей не быть, а для занятий за фортепиано здоровые ноги необязательны. Годов с тринадцати Тася стала жаловаться на сильнейшие боли в ногах, хромала и даже плакала. Но Антония строго прервала это давление на жалость: она показала дочери свои ступни с огромными косточками и скрюченными пальцами и заявила:
— Видишь? И ничего, живу. Хожу по магазинам, таскаю сумки… Не жалуюсь. Так что, кончай скулить, — Антония не стала уточнять, что плоскостопия у неё никогда не было.
И Тася заткнулась и больше эту тему не поднимала. Правда, к тридцати годам ей понадобилась операция — ходить уже было совсем невозможно. Стало лучше. Но хирург сказал, что нужно быть кретином, чтобы довести до такого состояния ноги. Таська тогда дико горевала и всё время повторяла:
— Я же старалась покупать только правильную обувь, не нагружала ноги зря, что ещё я должна была сделать?