Дочки-матери

Знаменская Алина

— Да все я понимаю, — перебил Женя, протягивая ей фужер с красным сладким вином. — Вот все как ты любишь.

На тарелках громоздились бутерброды с мясом и рыбой, капельками воды поблескивали фрукты.

— За нас. — Наташа дотронулась своим фужером до Жениного.

— За нас, — эхом отозвался он.

Всякий раз, когда Наташа встречалась с Бородиным, она сама не верила в свое счастье. Неужели это с ней? И за все страдания небо наконец послало ей встречу с добрым и понимающим человеком? С человеком тонкой душевной организации, ее поля ягодкой… Тогда, в санатории, он начал со стихов. Он стал читать ей стихи прямо в своем врачебном кабинете. А потом был его творческий вечер, и он со сцены искал ее глазами. Ее шевелюру было нетрудно отыскать среди однотипных химических завивок отдыхающих дам. Она выделялась. И он смотрел на нее, когда читал стихи.

Стихи были о любви и звучали как признание. Хотя Наташа прекрасно понимала, что все это написано не для нее, до нее, задолго “до”. И все-таки ей было приятно. После вечера он осмелел и пригласил ее на танец. Танцевать с ним было тоже приятно, хотя он светился самодовольством после творческого вечера и ждал комплиментов. Она не пожадничала и похвалила его стихи. Хотя умом Наташа понимала, что Бородин далеко не Пастернак и даже не Окуджава. Но — жалко, что ли? “Давайте говорить друг другу комплименты…” И они говорили друг другу комплименты. Читали стихи, говорили на разные темы, а в конце Наташиной смены Бородин решил, что момент настал, и пригласил ее поужинать в отдельный номер. Романтик по натуре, Женя злился на себя за банальность и даже пошлость ситуации, прятал глаза, бравировал. В общем, грозил напрочь испортить все впечатление о себе. Наташа наблюдала за ним и не могла придумать, как выпутаться из дурацкого положения, в котором они оказались. Торопливая дежурная близость не принесла ничего, кроме чувства неловкости и недоумения. Бородин быстро исчез по своим административным делам, оставив ее одну в этом номере с мятой постелью и остатками ужина. Наташа сначала переваривала произошедшее, а затем разозлилась и ушла к себе. Она уговорила Юлю отправиться на весь день в город. Вечером, когда Бородин разыскал ее, она взяла в разговоре с ним небрежно-равнодушный тон, который сразу привел его в чувство. Наташа говорила с Бородиным несколько свысока, в ее речи сквозили игривая насмешка, пренебрежительные нотки, и это странным образом подействовало на Бородина. Он не сводил с нее по-собачьи покорных глаз, а когда они наконец остались одни, набросился на нее опять же, как собака, которая век не видела своего хозяина: У них была, как говорится, потрясающая ночь. Теперь Наташа раскусила Бородина. Она догадалась, что вести себя с ним нужно именно свысока, сверху, и теперь частенько принималась ворчать или командовать. Это ему почему-то ужасно нравилось, такое поведение заводило его.

Сегодня, как и обычно во время их редких встреч, Женя наскоро закинул в себя несколько бутербродов и стал смотреть на нее ошалевшим взглядом. Она ждала этого. Его объятия — это единственное место на земле, где Наташа по-настоящему чувствовала себя женщиной. Женщина в двадцать пять, в тридцать, если у нее, конечно, нет отклонений или извращений в воспитании, чувствует себя женщиной всегда и везде. Редкий раз особые, чрезвычайные обстоятельства заставляют ее забыть об этом. Женщина же к сорока, если жизнь ее то и дело нагружает и выматывает, чувствует себя попеременно то ломовой лошадью, то цербером, то нянькой, то сиделкой, то крепостной крестьянкой. Когда ты вдруг случайно вспоминаешь, что ты еще и женщина, внутри все холодеет и начинает возмущаться. Но у Наташи рядом был человек, который постоянно напоминал ей, что она — женщина. Желанная, привлекательная, немного капризная, которую нужно баловать. Она не показала, что ждала этого момента не меньше, чем он, позволила увлечь себя в комнату, но там, уже не сдерживая возбужденного волнения, со смехом набросилась на Бородина, торопливо бросая на пол детали его одежды рядом со своими.

Пронзительный звонок в дверь заставил их застыть и примять позу “скульптура”. У каждого в голове пронесся рой мыслей.

“А вдруг это Женина жена? — подумала Наташа, не смея пошевелиться. — Вдруг она искала его и напала на этот адрес в записной книжке? Или что-то случилось на работе и его ищут, шофер вынужден был раскрыть его местопребывание…”

— Позвонят и уйдут, — стараясь придать своему голосу уверенность, попытался успокоить ее Бородин. — Может, кто-то хозяина квартиры разыскивает.

Звонок повторился с упрямой настойчивостью. На звонок жали со всей силой. Он визжал и захлебывался. Наташа дернулась за одеждой, но Женя поймал ее за руку.

— Мы не откроем, и они уйдут, — сказал он.

Она не разделяла его оптимизма. У нее возникло чувство, что ее поймали на месте преступления. Наташа собрала свою одежду и стала одеваться. Звонящий устал жать на звонок и начал колотить в дверь. Это

обстоятельство заставило Бородина последовать Наташиному примеру. Теперь они молча торопливо одевались, не глядя друг на друга.

— Петрович! — донеслось из-за двери. — Открывай, мать твою! Знаю, что ты там!

Наташа с ужасом посмотрела на Женю. Он попытался изобразить улыбку.

— Это Сухой. Хозяин квартиры. Кажется, пьяный в доску.

— Он в курсе, что ты здесь? — спросила Наташа очевидное.

— Конечно, я же у него ключи брал.

— А зачем он пришел?

— Перепил, — коротко бросил Женя и пошел открывать. — А то дверь вышибет.

В квартиру ввалился мужик, по лоснящемуся лицу которого без труда можно было определить количество выпитого. Мужик был здоровый как медведь и квадратный как шкаф. Дорогая кожаная куртка на нем была расстегнута, из внутреннего кармана торчали бумажник и мобильник.

— Пардон. — Сухой попытался изобразить реверанс перед Наташей, но неловко подвернул ногу и рухнул на пол, увлекая за собой радиотелефон, одиноко стоящий на полке. — Пардон, мадам. Женек, подними меня, мне нужно пос…ть, — доверительно сообщил он Бородину, словно Наташи здесь не было. А может быть, он принципиально не стеснялся дам.

Бородин кинулся поднимать гостя, а Наташа отступила в комнату и стала поправлять кровать, с которой они даже не успели снять покрывало. На душе было так, как бывает, когда в солнечный весенний день выйдешь на улицу в новом светлом плаще, торопясь и опаздывая на работу, и тут иномарка, с визгом пролетающая мимо, внезапно окатит тебя жирной жидкой грязью с головы до пят. И ты уже искренне ненавидишь зажравшегося водителя и желаешь ему по меньшей мере проколотого колеса… И день безнадежно испорчен.

Когда Сухой наконец справил нужду, на него напал приступ доброты и охота к общению.

— Красивая у тебя баба, Петрович, — донеслось до Наташи. — Дородная. Одобряю. За это надо выпить.

Она не уловила, что именно ответил Бородин, но догадалась, что хозяин квартиры мог слышать только себя и был уверен в том, что осчастливил их своим приходом.

— Познакомь меня с дамой! — требовал Сухой, и Наташа услышала, как на кухне что-то грохнуло. Наверное, упала одна из табуреток. Бородин пришел за ней красный и взъерошенный. Выглядел он злым и растерянным. Наташе стало жаль его, и она пошла с ним на кухню.

— Он сейчас выпьет и уйдет, — зашептал Бородин, хотя мог и не опасаться, что Сухой услышит и обидится. Тот вовсю угощался на кухне и громко разговаривал сам с собой.

Наташа почувствовала сильное желание уйти из этой квартиры, оказаться как можно дальше отсюда, но куда идти? Город незнакомый, ночь. Хоть автобус, хоть электричка в сторону дома будут только утром. Придется до дна выпить то, что жизнь подбросила.

— Наташа, — представилась она.

Сухой схватил протянутую ладонь, принялся мусолить ее мокрыми губами, вымазанными майонезом, потом спохватился, что не встал, приветствуя даму, попробовал подняться и вновь упал вместе с табуреткой. Наташу разбирал нервный смех. Бородин злился, психовал от собственного бессилия. Один Сухой чувствовал себя абсолютно комфортно и, когда его подняли, схватился за ближайшую рюмку и царским жестом пригласил гостей к столу. Поскольку табуреток в квартире имелось только две, Бородину пришлось стоять. Сидели Наташа и Сухой.

— Я вам не помешал? — пьяно подмигивал гость, заглядывая в глаза то Жене, то Наташе.

— Нет, что вы, — усмехнулась она, глядя прямо в глаза Сухому.

Он принял ее фразу, за выражение радушия и скромности. Хитро прищурившись, он погрозил Наташе пальцем, похожим на сардельку, и захохотал:

— Вы еще не это… не успели? — И, он весело подмигнул Бородину.

Тот закурил, уже не пытаясь изображать улыбку.

— Я чисто на минуточку. Дай, думаю, выражу почтение доктору. Типа — поклон до земли.

Лицо его приняло подобие серьезного выражения, а затем расплылось в умильной улыбке. Он перегнулся через стол к Наташе:

— Он меня спас. На ноги поставил.

Наташа рассмеялась, вспомнив, как Бородин поднимал Сухого вместе с табуреткой. Глядя, как Наташа хохочет, Сухой расцвел в улыбке.

— Ну и баба у тебя, Петрович! Ну типа сам бы…

— Ты это… Михалыч, — пряча злость за вымученной улыбкой, бормотал Евгений Петрович. — Ты бы шел, поздно уже… Нам рано утром ехать….

— Понял! — перебил Сухой, сложив руки на груди. — Понял! Мешать не буду! Я для тебя все, что прикажешь. Деньги нужны будут — проси. Хата — баб водить — в любое время. Я их сам тут… знаешь сколько?