Догадки (сборник)
Шрифт:
Утром 31 декабря Черниговский полк выступил из Василькова в направлении Брусилова, где стояли алексопольцы и ахтырцы.
Накануне ночью в полку не спали: Сергей Иванович все что-то писал, Щепило бродил из роты в роту, подбадривая солдат, что было совсем не нужно, барон Соловьев считал полковые деньги, Кузьмин занимался своими пистолетами, а Сухинов отправился проведать майора Трухина, сидевшего под арестом. Увидев Сухинова, майор рухнул на колени и взмолился:
– Иван Иванович, не убивай!
Сухинов поднял Трухина со словами, что его вовсе не собираются убивать, но только он направился к двери, как майор снова бросился на колени.
– В таком случае вели прислать водки…
Солдаты, набившиеся
– Понамаренко?!
– Я!
– Давай кремнями меняться, а то мой совсем сбился. Все равно ты молокан: тебе стрелять – зась…
– Ну да!.. Что криво да гнило, то Козьме-Демьяну!..
– А вот я вам, ребята, расскажу про сумасшедшего прусского принца. Меня при нем назначили казаком, когда я еще служил в пермском генерал-губернаторстве…
– А что же этот принц у нас делал?
– Так, самое то есть пустое: травы наберет, каменьев, песок смотрит. Как-то в солончаках говорит мне через толмача: полезай в воду, достань, что на дне. Ну, я достал, как обыкновенно, что на дне бывает. А он спрашивает: «Что внизу, очень холодная вода?» Думаю: нет, брат, меня не проведешь! Сделал я, братцы, фрунт и ответил: «Того, мол, ваша светлость господин Гумплот [67] , – его фамилие было Гумплот, – коли служба требует, нам все равно, мы рады стараться!..» Целковый дал… «Иди, – говорит, – опохмелись, геройский русский казак, у нас таких нет!»
67
То есть Гумбольт, немецкий ученый-натуралист.
– На целковый можно неделю пить…
– Никак нет; только и хватило опохмелиться.
– Когда же это было?
– Это давно было, когда еще начальство не так строго смотрело, чтобы, значит, ошаление производящих напитков ни в коем случае не вкушать.
Бухнула дверь, и в хату вошел барон Соловьев, от которого приятно несло морозцем.
– Ну как вы, ребята? – спросил барон и поморщился. – Однако дух тут у вас!..
– Как обыкновенно, господин капитан: перебиваемся с петельки на пуговку.
– Ужинали?
– Продовольствовались, ваше благородие.
– А что же вы, братцы, не спите?
– До сна ли нам нынче, Вениамин Николаевич, ведь на какое дело завтра идем!
– Да, братцы, на великое дело идем, это он истинно говорит! За всю несчастную Россию нашему полку выпало постоять! Завтра или сбудутся наши патриотические мечтания, или все поляжем на поле брани!
– Все сбудется, как загадано, ваше благородие Вениамин Николаевич. Мы своим командирам верим, мы за своими командирами, как говорится, в огонь и в воду!
– А спать вы все-таки ложитесь.
С этими словами барон ушел. Чуточку помолчали.
– А меня, братцы, в двадцатом годе бил сам граф Алексей Андреевич Аракчеев.
– За что же такая честь?
– За то, что я на посту читал. Стою я, значит, раз на посту, читаю себе «Санкт-Петербургские ведомости», вдруг откуда ни возьмись граф Алексей Андреевич Аракчеев! «Что же ты, – говорит, – делаешь, сукин сын австрийский?!», такая у него была пословица – «сукин сын австрийский». «Читаю, – говорю, – ваше превосходительство». Тут он мне врезал!
– Ну и что дальше?
– А ничего. После того, как граф сделал мне означенное огорчение, я достал свою газетку и опять стал читать…
Под
Около двух часов пополудни черниговцы вошли в деревню Мотовиловку, где начались первые неувязки и огорчения: Бестужев-Рюмин, вернувшийся от алексопольцев, сообщил, что полк к восстанию не примкнет; первая гренадерская рота черниговцев, расквартированная в Мотовиловке, также поддержать товарищей отказалась; вдобавок ночью из лагеря сбежало несколько офицеров. Все это до такой степени расстроило Сергея Ивановича, что он отдал гибельный приказ остановиться в деревне на дневку, а сам заперся в хате церковного старшины. Только на второй день нового, 1826, года полк выступил из Мотовиловки в направлении Белой Церкви, чтобы соединиться с распропагандированным 17-м егерским полком, однако разведка, посланная вперед, донесла, что егерей из-под Белой Церкви предусмотрительно увели. Посему за Пологами Сергей Иванович вынужден был повернуть полк на Паволочь, где стояла сочувствовавшая пятая конная рота, а далее предпринять движение на Житомир. Но за деревней Устиновкой дорогу черниговцам загородили гусары генерала Гейсмара и артиллерия участника тайного общества Пыхачева; это был авангард правительственных войск, высланных на подавление мятежа, которые составили полки: Мариупольский, принца Оранского, Александрийский, Ахтырский, Курский, Муромский, Витебский, Полоцкий, 19-й и 20-й егерские, Воронежский, Рыльский, Старооскольский, а также две драгунских и одна пехотная дивизия Литовского корпуса.
Завидя противника, темневшего в заснеженном поле по обе стороны дороги, Сергей Иванович скомандовал полку перестроиться к отражению атаки и вытащил пистолет: щелкнул курком раз, поставив замок на предохранительный взвод, щелкнул еще, поставив на боевой, и внимательно посмотрел в дуло. Черниговцы тем временем рассыпали походную колонну, смешались, но почти мгновенно разобрались в строгие прямоугольники и замерли, перехватив ружья на изготовку; расчехленные знамена волнующе захлопали на ветру.
Сергей Иванович зацепил горсть снега и пожевал. К нему подошел Щепило, увязая в сугробах, а затем Кузьмин с обнаженной саблей.
– Я бы сейчас съел лимбургского сыра, – сказал Щепило.
– А я страсбургского пирога, – добавил Кузьмин. – У Диаманта навынос отличные пироги.
Сергей Иванович выплюнул снег и заговорил:
– Я вот о чем думаю, господа: какое тут к черту может быть сражение, когда снегу по пояс?! Атаковать противника невозможно, обойти противника тоже невозможно… Зимой надо на печке сидеть, а не воевать!
Тем не менее гусары генерала Гейсмара уже настолько приблизились к порядкам Черниговского полка, что различались вензеля на их ташках [68] и кокарды на киверах. Вскоре перед фронтом гусар показались орудия на ярко-зеленых лафетах; тяжело засветились стволы, тут и там потянулись вверх ниточки дыма от фитилей.
– По местам, господа офицеры! – скомандовал Сергей Иванович, но Кузьмин и Щепило не успели сделать даже шагу, как грянул залп.
Щепило нелепо подскочил и обрушился в снег, выставив огромную дымящуюся рану на животе, а Кузьмин так резко упал на колени, как будто у него внезапно отнялись ноги, и, схватившись за правое плечо, жалобно застонал. Муравьева-Апостола картечной пулей задело в голову, и правую половину лица тут же залила кровь. Оттерев ее с глаз, он вытащил шпагу и, обернувшись к черниговцам, закричал:
68
Большая гусарская сумка.