Догоняй!
Шрифт:
– ЭЭЭЭЭЭЭЙ!!! – завопил Белкин, но ледяной ветер тут же заткнул ему рот.
– Ээээээй! – слабо отозвались из темноты.
– Ка-те-ри-на! – прокричал Уваров. И тут же откуда-то издалека донесся детский плач.
– Сбереги Ванятку, Катеринушка, – зашептал Уваров и потащил растерянного коменданта туда, откуда доносился плач. – Не дай упырю до него добраться!
И, словно в ответ, послышался звонкий отчаянный крик. Он тут же оборвался. Уваров на мгновение замер, а потом рванулся вперед.
– Осип, стой! – кричал Белкин.
Позади раздался
– Здание обрушилось… – прошептал комендант. Из глаз текли слезы – от отчаяния или секущего ветра, того он и сам не знал. – Что же это, Осип?..
Уваров, не обращая на него внимания, пробивался дальше, сгибаясь под порывами ветра.
– Эээээй! – закричал он и вдруг, споткнувшись обо что-то в снегу, рухнул навзничь, увлекая за собой Белкина. Тот слепо вытянул руку и коснулся пальцами чего-то мягкого, теплого, мокрого. Пригляделся – и почувствовал, как сердце ухнуло куда-то в живот.
На снегу, разметав руки, лежала Катерина. Парка ее была распахнута, нательная рубаха разодрана; разодрана была и сама Катерина – от горла до паха. Из вспоротого живота вывалилась розовато-сизая требуха, от нее еще тянулся пар. На месте полных грудей зияли огромные раны, тускло поблескивали в них белые дуги ребер. Снежинки таяли в широко раскрытых глазах. Ребенка при ней не было.
Уваров заревел зверем. Он оттолкнул Белкина и вскочил. Снова послышался жалобный детский плач… а потом свист. Не свист ветра, нет, этот был гораздо пронзительнее, гораздо страшнее: в нем звучала какая-то игривость, какое-то жестокое лукавство. Он вонзался в уши, леденил кровь, лишал рассудка. Свист сменился гулким смехом.
– Охотник! – прокричал Михель из-за кружащейся снежной завесы. – Это я сгубил когда-то твою бабу! Прости великодушно: напился пьяный, да закусить было нечем, ну и проморгал! Ништо, теперь у меня и закуска есть! Слышишь, как надрывается?
Уваров кинулся на голос. Напрасно пытался удержать его Белкин: страх за сына лишил охотника всякого благоразумия.
– Стой, Осип! – кричал комендант. – Стой, он в ловушку тебя заманит!
Но Уваров рвался из его рук.
– Что же ты за папаша, нейдешь сынка выручать! – глумился невидимый Михель. – Аль трусишь? Аль подстегнуть тебя?
Плач ребенка перешел в душераздирающий крик. Уваров ответил криком еще более диким и, размахнувшись, треснул Белкина кулаком по скуле. Яркая белая вспышка полыхнула перед глазами коменданта. Разжав пальцы, он без чувств свалился на снег и уже не видел, как Уваров несся во тьму, выкрикивая имя своего сына.
Коменданту чудилось, будто бежит он по лесу. Мимо с невероятной скоростью проносились стволы деревьев, и в какой-то момент возникло чувство, что не он мчится через лес, а сам лес проносится мимо него.
Внезапно он остановился: впереди открылась поляна, и на ней комендант увидел двух человек. Они лежали под высокой сосной, закутавшись в шубы, и, казалось, крепко спали. Один, бородатый и крепко
Белкин хотел закричать, предостеречь спящего, но не мог издать ни звука. А Михель тем временем склонился над мужчиной, помедлил, а потом обеими руками поднял нож и вогнал ему в шею.
Где-то за стеною деревьев послышался уже знакомый Белкину свист.
Глаза несчастного раскрылись, он вскинул руку, схватил Михеля за длинные волосы и притянул к себе, будто хотел шепнуть что-то на ухо своему убийце. Разинул рот, но вместо слов вырвались только брызги кровавой слюны, застряли крошечными каплями в густой бороде и оросили Михелю лицо.
– Прости, Федор… – шептал Отто Францевич, раскачивая рукоять ножа из стороны в сторону. Снова послышался свист, на сей раз он долетел с другой стороны, но Михель его словно и не услышал. – Голод не тетка… Да и цинга не сестрица… Я еще пожить хочу… – С этими словами он выдернул нож и припал ртом к кровоточащей ране.
Снова раздался резкий свист. Воздух за спиной доктора сгустился. Ровно из ниоткуда возник высокий туманный силуэт, сверкнули огромные желтые глаза без зрачков… Он протянул к плечу лекаря огромную когтистую лапу, а Белкин, охваченный страхом, помчался дальше. У себя за спиной он услышал страшный крик Михеля:
– Ноги… Боже мой! Ноги горят! Горят!
Комендант бежал, а лес вокруг таял, растекался в туманное марево. И в этом мареве с визгом и гиканьем проносились странные, невиданные существа: хвостатые, со звериными головами, с длинными извивающимися руками и ногами, иные походили на птиц, иные – на тюленей, а некоторые – на ожившие древесные пни. Все они разлетались с пути коменданта, словно боялись его – или того, что следовало за ним по пятам.
– Вот так все и произошло, – зазвучал в ушах голос Михеля. – И то же самое будет с тобой. Ты будешь бежать наперегонки с ветром на горящих ногах…
– Нет! – выдохнул Белкин. – Нет. Я не такой, как ты…
И открыл глаза.
Он лежал в тепле, но связанный по рукам и ногам. Тело его укрывала тяжелая медвежья шкура. А сверху нависло угрюмое широкоскулое лицо с раскосыми черными глазами.
Александр Сергеевич понял: он в руках колоша.
Страха не было. Одна усталость. Белкин осознавал, что это конец и смерть будет лютой. Но жестокость индейцев больше не пугала его. Лучше умереть от рук варваров, чем снова услышать шепот твари, выдававшей себя за Михеля.