Доказательство Рая
Шрифт:
Учитывая, что годы идут, хотелось бы поскорее увидеться. Условия нашей встречи мы подробно обсудим с Вами. Поверьте, я с должным уважением восприму нежелание родителей делиться со мной своими личными тайнами, если таковое возникнет. У меня замечательная приемная семья, и я понимаю решение моих родителей, принятое ими в ранней юности. При всем моем искреннем интересе я не считаю для себя позволительным вторгаться в запретные области.
Буду Вам очень благодарен за внимание к моей просьбе.
С уважением,
Ваш старший брат».
Спустя несколько недель детский
«Да, мы будем рады познакомиться с тобой», — писала она. Законы Северной Каролины запрещали ей открыть данные о родителях, но она, балансируя на грани запрета, все-таки сообщила некоторые сведения о моей родной семье, которую я никогда не видел.
Оказалось, что мой родной отец служил во Вьетнаме военным летчиком. Сразу вспомнилось прошлое: так вот почему я так любил прыжки с парашютом и управление планером. Более того, в середине 60-х годов во время полетов «Аполлона» он проходил тренировки астронавтов в НАСА. (Я и сам в 1983 году подумывал о таких тренировках, желая участвовать в полетах в космос как врач.) Позднее он работал пилотом в компаниях «Пан-Америка» и «Дельта».
Наконец, в октябре 2007-го я встретился с моими биологическими родителями Энн и Ричардом, с сестрой Кэтти и братом Дэвидом. Энн рассказала мне, что в 1953 году она провела три месяца в роддоме для одиноких матерей, расположенном рядом с Мемориальным госпиталем города Шарлотт, Северная Каролина. Всем роженицам там присваивались условные имена, и, поскольку Энн любила американскую историю, она взяла себе имя Вирджиния Дар — так звали первую малышку, родившуюся в Новом Свете. Девушки звали ее просто Дар. В свои шестнадцать лет она была там самой юной.
Узнав о «затруднительном положении» дочери, отец готов был помочь ей чем угодно, даже переехать всей семьей в другое место. Некоторое время он был без работы, и появление в семье еще одного ребенка стало бы большим бременем.
Один близкий друг семьи посоветовал доктора, который жил в Диллоне, в Южной Каролине, и устраивал «эти вещи». Но мать Энн и слышать не хотела об этом.
Энн рассказала, как в холодную декабрьскую ночь перед самыми родами она гуляла по опустевшим улицам и смотрела на мерцающие в разрывах между быстро несущимися облаками звезды. Ей хотелось побыть одной, чтобы были только луна, звезды и ребенок, то есть я.
— На западе низко над землей висела ущербная луна. Сверкающий Юпитер только поднимался, чтобы следить за нами всю ночь, — говорила Энн. — Ричард очень интересовался астрономией и потом сказал мне, что примерно через девять лет Юпитер снова будет так хорошо виден. За эти девять лет в нашей жизни произошло много событий, в том числе рождение еще двух детей.
Но тогда я думала только о том, какой прекрасный и яркий на небе король планет, который смотрит на нас сверху.
Когда Энн входила в больницу, ей пришла в голову замечательная мысль. Дело в том, что обычно после родов женщины проводили в роддоме две недели. Если она родит именно в эту ночь, то к Рождеству сможет вернуться домой. Ей казалось настоящим чудом принести меня домой в день Рождества.
— Помню, доктор Кроуфорд только что принял
Он наложил ей на лицо пропитанную эфиром повязку, чтобы облегчить боли, так что она была в полубессознательном состоянии, когда, наконец, в 2:42 в последний раз напряглась и дала рождение своему первенцу.
Энн навсегда запомнила мой первый крик, ей очень хотелось взять меня на руки и приласкать, но ее одолели усталость и анестетик.
В течение следующих четырех часов на восточной стороне неба появлялись Марс, Сатурн, Меркурий и, наконец, сияющая Венера, словно приветствуя мое появление в этом мире. А Энн в первый раз за три месяца крепко спала.
Незадолго до рассвета ее разбудила медсестра.
— Хочу кое с кем вас познакомить, — весело сказала она и протянула ей меня, завернутого в голубое одеяльце.
Все сестры единодушно говорили, что в детской комнате я был самым хорошеньким младенцем. Меня буквально распирало от гордости.
Как ни хотелось Энн оставить меня у себя, скоро ей пришлось осознать жестокую реальность. Ричард мечтал учиться в колледже, но мечтами меня не прокормишь. Возможно, я почувствовал переживания Энн, потому что внезапно отказался принимать молоко. В двенадцать дней мне поставили диагноз «не прибавляет в весе», и свое первое Рождество и следующие девять дней я провел в детской больнице в Шарлотте.
После того как меня перевели в больницу, Энн села в автобус и два часа добиралась до своего маленького городка. Она провела Рождество с родителями, сестрами и друзьями, которых не видела целых три месяца. И все это время она была без меня.
К тому моменту, когда я снова начал есть, моя судьба была уже определена. Энн чувствовала, что ей не разрешат растить меня. Сразу после Нового года она позвонила в детскую больницу и услышала, что меня перевезли в детский дом в Гринсборо.
— Отправили с волонтером? Но это несправедливо! — возмутилась она.
Три месяца я провел в детском отделении с такими же младенцами, чьи матери не могли их содержать. Моя кроватка была на втором этаже сероголубого викторианского здания, подаренного обществу призрения сирот.
— Трудно было подобрать тебе более красивый первый дом, — с улыбкой сказала Энн, — хотя в нем в основном были детские спальни.
Энн несколько раз приезжала навестить меня и отчаянно пыталась придумать план, который позволит ей забрать меня домой. Однажды она была с матерью, в другой раз с Ричардом, хотя медсестры не позволили ему войти в детскую и подержать меня на руках, а только показали ему меня через стекло.
К концу марта 1954 года стало ясно, что Энн не сможет добиться своего. Ей пришлось подписать отказ от меня. Они с матерью в последний раз приехали в Гринсборо.
— Я хотела подержать тебя, посмотреть в твои глазки и все объяснить, — рассказывала Энн. — Я понимала, что ты будешь только улыбаться, пускать пузыри и гулить, но чувствовала себя обязанной объяснить тебе ситуацию. В последний раз я держала тебя на руках, целовала твои ушки, грудку и личико. Помню аромат твоего младенческого тельца, тебя только что искупали.