Доказательство Рая
Шрифт:
Фактически я переживал состояние, называемое психозом. Это нормальное, даже ожидаемое состояние пациентов, чей мозг восстанавливается после длительного бездействия. Я часто наблюдал его как врач, но изнутри — первый раз. Изнутри все ощущалось совершенно иначе.
Самое интересное в этих бесконечных кошмарных и параноидальных фантазиях, как я теперь понимаю, было то, что они и были фантазиями. Иногда — особенно это касается продолжительного видения с ниндзя в Южной Флориде — они были невероятно впечатляющие и даже пугающие. Однако потом — фактически сразу после окончания этого периода — я стал легко идентифицировать их как галлюцинации, порождаемые моим заблокированным мозгом, который пытался восстановиться. При всей кажущейся правдоподобности галлюцинации только
Глава 25. Еще не здесь
Не только Бонду было трудно воспринять решительно ненормального человека, каким я был в первые дни моего возвращения к жизни. В понедельник, когда ко мне вернулось сознание, Холли вызвала по скайпу нашего сына Эбена.
— Эбен, вот твой папа, — сказала она, направив на меня видеокамеру.
— Привет, пап! Как дела? — весело спросил он.
Сначала я только смотрел на экран и радостно улыбался. Когда же я заговорил, Эбен страшно расстроился. Я медленно выговаривал слова, которые казались почти лишенными смысла. Потом он сказал мне, что я говорил как зомби, как человек, находящийся в тяжелом наркотическом дурмане. К сожалению, его не предупредили о возможности временного психоза.
Постепенно галлюцинации уходили и мое мышление становилось более разумным, а речь отчетливее. Через два дня меня перевели в неврологическое отделение. Филлис и Бетси предоставили койки, чтобы они могли спать рядом со мной. Я доверял только им — с ними я чувствовал себя в безопасности, они связывали меня с новой реальностью.
Зато теперь у меня началась бессонница. Всю ночь я не давал им спать, неся всякий вздор об Интернете, космических станциях, двойных русских агентах и прочей чепухе. Филлис выпрашивала у сестер сироп от кашля, надеясь, что он поможет мне заснуть. Я вел себя как новорожденный, еще не привыкший спать по ночам.
Когда я находился в более спокойном состоянии, Филлис и Бетси занимались со мной, помогая вернуться на Землю. Они вспоминали разные истории из нашего детства, и, хотя зачастую эти истории казались мне незнакомыми, я выслушивал их с большим интересом и удовольствием. Чем больше они рассказывали, тем больше я внутренне пробуждался и постепенно вспоминал, что эти случаи действительно происходили со мной.
Потом сестры говорили, что, несмотря на параноидальный бред, во мне довольно быстро стал проявляться их прежний любимый брат.
— Это было поразительно, — рассказывала Бетси. — Ты только что вышел из комы, еще не до конца осознавал, где находишься и что с тобой, почти все время нес дикий бред и вместе с тем уже демонстрировал свойственный тебе юмор. Это был именно ты. Ты вернулся к нам!
— Первый раз ты проявил иронию относительно нашей идеи кормить тебя с ложечки, — вспоминала Филлис. — Она тебе решительно не подошла, и ты начал самостоятельно есть апельсиновое желе.
По мере того как временно заблокированный мозг все больше включался в работу, я с удивлением наблюдал за тем, что говорю и делаю, и поражался: как это получается? Вскоре меня пришла навестить Джеки, наша знакомая из Линчберга. Мы с Холли хорошо знали Джеки и ее мужа Рона, поскольку именно у них купили в свое время наш дом. Я увидел Джеки, и вдруг, помимо моей воли, у меня вырвался типичный для южан вежливый вопрос: «Как поживает Рон?»
Спустя еще несколько дней я уже бойко разговаривал с навещавшими меня людьми. И это не требовало больших усилий с моей стороны. Подобно самолету, ведомому автопилотом, мой мозг вел меня по все более знакомому маршруту моей земной жизни. Такя на собственном опыте убедился в том, что мне было известно как нейрохирургу: мозг воистину поразительный механизм.
Разумеется,
Однако день за днем ко мне возвращалось все больше моего «я», а также речь, память, узнавание, склонность к озорству, прежде мне свойственная.
Но хотя сестры с радостью видели, как ко мне возвращается чувство юмора, порой они приходили в недоумение от моих шуток. В понедельник днем Филлис пощупала мне лоб, и я вздрогнул:
— Ой, больно! — Затем, насладившись испугом сестер, сообщил: — Я пошутил.
Всех удивляла быстрота моего выздоровления — всех, кроме меня. Я еще не понимал, что не так давно находился всего в нескольких шагах от смерти. И, вспоминая одного за другим друзей и родственников, я желал им здоровья, оставаясь в блаженном неведении относительно трагедии, которой едва избежал. Я был так возбужден, что один из неврологов, который позволил мне перейти в отделение реабилитации, считал, что у меня «слишком эйфоричное» состояние и что, вероятно, это следствие повреждения мозга. Этот доктор, подобно мне, носил галстук-бабочку, и я отблагодарил его за диагноз, заявив, что «для любителя галстука-бабочки он на удивление лишен эмоций».
Уже тогда я понимал один непреложный факт, который вскоре пришлось осознать и остальным. Что бы ни думали специалисты или несведущие в неврологии люди, я больше не был больным, мой мозг не был поврежден. Я был полностью здоров.
Более того — хотя в тот момент это знал только я, — впервые за всю мою жизнь я был по-настоящему здоров.
Глава 26. Распространение новости
Да, я был действительно здоров, хотя мне еще многим предстояло овладеть. Через несколько дней после перевода в реабилитационное отделение я позвонил Эбену. Он упомянул, что пишет курсовую работу по неврологии, и я решил помочь ему. Но вскоре пожалел об этом. Я с трудом мог сосредоточиться на предмете, и терминология, которую, как мне думалось, я полностью вспомнил, оказалась мне неподвластна. Я был неприятно этим поражен.
Но мало-помалу ко мне возвращалась и профессиональная память.
Однажды утром я проснулся и обнаружил, что снова обладаю всем объемом научных и медицинских знаний, чего не чувствовал еще накануне. Это был один из самых странных аспектов моего опыта: открыв глаза, почувствовать, что ко мне вернулись все результаты моего обучения и практики.
В то время как знания нейрохирурга вернулись ко мне, воспоминание о том, что со мной случилось за время пребывания вне тела, также оставалось полностью ясным и живым. События, происходившие вне земной реальности, вызвали во мне чувство невероятного счастья, с которым я и очнулся. И это блаженное состояние не покидало меня. Конечно, я был очень счастлив снова быть с любимыми. Но к этой радости прибавлялось — постараюсь как можно яснее объяснить это — понимание того, кто я такой и в каком мире мы живем.
Меня одолевало упорное — и наивное — желание рассказать об этом, особенно моим коллегам — врачам. Ведь то, что я пережил, полностью изменило мое понимание мозга, сознания, даже понимание смысла жизни. Казалось бы, кто откажется послушать о таких открытиях?
Как выяснилось, очень многие, особенно люди с медицинским образованием.
Не поймите меня неправильно — врачи очень радовались за меня.
— Это замечательно, Эбен, — говорили они, как раньше я отвечал своим пациентам, которые пытались рассказать мне о потустороннем опыте, пережитом ими, например, во время операции. — Ты был очень серьезно болен. Твой мозг был полон гноя. Мы до сих пор поверить не можем, что ты с нами и рассказываешь об этом. Ты же сам знаешь, в каком состоянии оказывается мозг, когда дело заходит так далеко.