Доктор Булгаков
Шрифт:
Бесспорно, на далеком своем участке, а до этого во фронтовом госпитале Михаил Афанасьевич как врач прошел богатейшую школу. И все же есть ли здесь прямое влияние па его творчество, в чем оно преломилось — вот вопрос, на который нельзя не попытаться дать ответ. Ведь в гряде литературных имен, отражающих вклад писателей-врачей в мировую сокровищницу культуры, произведения Булгакова — не одинокие вершины. Среди его европейских современников медицинский путь прошли Луи Буссенар и Сомерсет Моэм, Агата Кристи и Жорж Сименон, Карло Леви и Фридрих Вольф, Владислав Ванчура и Тадеуш Бой-Желенский. Однако ясно, что сюжеты и образы, обусловленные этой гранью их биографий, для них вторичны. В сравнении с ними Булгакову неизмеримо ближе сущность медицины. Его смоленские рассказы — в определенной мере прямой отклик на участь
И вместе с тем перед нами не просто талантливый обзор научных фактов, как, скажем, у Поля де Крайфа, — булгаковские образы, встающие из этой метельной дали, пролагают тревожную борозду в уме. Противоборство зла и добра — таков нравственный смысл произведений писателя. Описываются лишь истинные, зримые, такие знакомые любому медику истории, но как привлекательны скромные их герои, мир их чувств и идей.
В чем же заключается тайна? Представляются весьма интересными раздумья М. С. Петровского *. «Ссылка на врачебную профессию мало что проясняет, — отмечает он. — Суть и том, что чем более каждый из них был писателем, художником, тем меньшее значение придавалось наивному признаку — «это мой материал». И тем, наоборот, значительней становились общечеловеческие, нравственно-философские аспекты медицинской темы, ее связь с последней степенью экзистенциальности — с вопросом о человеческом существовании в самом резком, обнаженном, недвусмысленном виде. Образ врача, как правило, выводит на поверхность две великие проблемы: проблему бытия, жизни и смерти, «быть или не быть», как формулировал это Гамлет, и идеалы и принципы самоотверженного, бескорыстного сострадания и добра, где высшим, всемирно значительным воплощением является Дон Кихот. Для любого типа врачевателя на этой шкале, крайние точки которой обозначены этими именами, можно найти более или менее точное место. Если преобладают философские аспекты бытия, он сдвигается в сторону Гамлета, если нравственная проблематика милосердия, — то в сторону Дон Кихота».
Персонажи Булгакова, несомненно, следуют Дон Кихоту, миссия добра, линия странного и мудрого странствующего рыцаря связующей нитью проходят через его творчество. Это касается и Юного врача, в миросозерцании которого писатель воплотил свое понимание роли медицины.
Но вернемся к его медицинской страде, неотделимой от этого возвышенного гуманистического кредо. «В жизни Мих, Булгаков был остро наблюдателен, стремителен, находчив и смел, он обладал выдающейся памятью, — отмечала Н. А. Булгакова-Земская. — Эти качества определяют его и как врача, они помогали ему в его врачебной деятельности. Диагнозы он ставил быстро, умел сразу охватить характерные черты заболевания; ошибался в диагнозах редко. Смелость помогала ему решаться на трудные операции.
В «Рассказах» описаны подлинные врачебные случаи. Все описанные операции были сделаны самим автором книги. Обморок фельдшера во время операции трахеотомии, которую производил М. Булгаков (вот этот эпизод: «Горло поднялось из раны….. Я поднял глаза и понял, в чем дело: фельдшер, оказывается, стал падать в обморок от духоты и, не выпуская крючка, рвал дыхательное горло». — Ю. В.), — подлинное происшествие» {69}.
В предыдущей главе мы упоминали об операции, спасшей девочку. Но что предшествовало ей? Приведем эти строки из «Стального горла», они также необыкновенно точны и правдивы.
«Ямки втягивались в горле у девочки при каждом дыхании, жилы надувались, а лицо отливало из розоватого в легонький лиловатый цвет. Эту расцветку я сразу понял и оценил…
— Сколько дней девочка больна? — спросил я среди насторожившегося молчания моего персонала.
— Пятый день, пятый, — сказала мать и сухими глазами глубоко посмотрела на меня.
— Дифтерийный круп, — сквозь зубы сказал я фельдшеру, а матери сказал: — Ты о чем же думала? О чем думала?…
— Что ж, значит, помрет она? — глядя на меня, как мне показалось, с черной яростью, спросила мать.
— Помрет, — негромко и твердо сказал я… Мать… крикнула мне нехорошим голосом:
— Дай ей, помоги! Капель дай!
Я ясно видел, что меня ждет, и был тверд…
— Пот что, — сказал я, удивляясь собственному спокойствию, — дело такое. Поздно. Девочка умирает. И ничего
И сам ужаснулся, зачем сказал, но не сказать не мог. «А если они согласятся?» — мелькнула у меня мысль.
— Как это? — спросила мать.
— Нужно будет горло разрезать пониже и серебряную трубку вставить……… объяснил я.
Мать посмотрела на меня, как на безумного, и девочку от меня заслоняла руками…
… Камфару впрысните! — приказал я фельдшеру. Мать не давала девочку…..
— Перестань, — промолвил я. Вынул часы и добавил: — Пять минут даю думать. Если не согласитесь, после пяти минут сам уже не возьмусь делать.
— Не согласна! — резко сказала мать.
— Нет нашего согласия! — добавила бабка.
— Ну, как хотите, — глухо добавил я и подумал: «Ну, вот и все! Мне легче. Я сказал, предложил, вон у акушерок изумленные глаза. Они отказались, и я спасен». И только что подумал, как другой кто-то за меня чужим голосом вымолвил:
— Что вы, с ума сошли? Как это так не согласны? Губите девочку. Соглашайтесь. Как вам не жаль?
— Нет! — снова крикнула мать.
Внутри себя я думал так: «Что я делаю? Ведь я же зарежу девочку». А говорил иное:
— Ну, скорей, скорей соглашайтесь! Соглашайтесь! Ведь у нее уже ногти синеют.
… Лидку вынесли в простыне, и сразу же в дверях показалась мать… Она спросила у меня:
— Что?
Когда я услышал звук ее голоса, пот потек у меня по спине, я только тогда сообразил, что было бы, если бы Лидка умерла на столе. Но голосом очень спокойным я ей ответил:
— Будь поспокойнее. Жива. Будет, надеюсь, жива. Только, пока трубку не вынем, ни слова не будет говорить, так не бойтесь» {70}.
«Труднее всего педиатрам, не имеющим детей, — пишет в очерке «Деонтология в хирургии», раздумывая о начинающих коллегах, известный детский хирург С. Я. Долецкий. — Какими бы душевными качествами они ни обладали, как бы ни старались «встать на место» родителей, им в полной мере это не удается. Обращаясь к ним, можно посоветовать в каждом трудном случае избегать обострений в отношениях с родственниками». К категории таких врачей, лишь вступающих в жизнь, принадлежат и Юный врач, и его прототип. Но вдумаемся в прочитанное. В «Стальном горле» перед нами предстает качественно другой, нежели рекомендованный опытнейшим детским врачом, вариант поведения — продиктованный высшей ответственностью, благородной силой любви к ребенку. Стремление спасти жизнь заслоняет все остальные соображения. Вот чему учит доктор Булгаков, вот каким врачом он был — исповедующим великий и такой трудный принцип: «Не повреди, но сделай во много раз больше».
О, как он устал. И все же всмотримся еще раз в его нравственный облик, встающий в рассказе «Тьма египетская».
««Ну, нет… я буду бороться. Я буду… Я…» И сладкий сон после трудной ночи охватил меня. Потянулась пеленою тьма египетская… и в ней будто бы я… не то с мечом, не то со стетоскопом. Иду… борюсь… В глуши. Но не один. А идет моя рать: Демьян Лукич, Анна Николаевна, Пелагея Иванна. Все в белых халатах, и все вперед, вперед…» {71}.
Быть может, и многим сегодняшним молодым хирургам, в вечер перед трудной операцией, следовало бы, наряду с атласами и руководствами, вновь и вновь перечитывать «Полотенце с петухом», «Стальное горло», «Крещение поворотом». Хирургическая непоколебимость, уверенность и вместе с тем осторожность, умение увидеть человеческую индивидуальность в череде больных, проникнуться сопереживанием не возникают сами по себе. Помимо знаний это искусство зиждется на опорах духа, на фактах врачебного мужества — повседневного, обыденного и все-таки необыкновенного. «Записки юного врача» — поистине яркие, святые его образцы, заставляющие поступать наперекор обычным человеческим слабостям и нормам. Они перекликаются со словами Н. И. Пирогова: «Что касается до меня, то я, не раз уже видев неожиданный успех в случаях отчаянных, не отказываюсь действовать и там, где даже вижу мало надежды на успех… Но решившись на операцию, должно иметь всегда в виду обстоятельства, которые могут сделать ее опасной и даже смертельной во время самого производства, и потому должно быть всегда к ним приготовленным и в предсказании всегда осмотрительным».