Доктор Эстерхази в юности

Дэвидсон Аврам

— Этот иностранный господин, барон Борг, выполняет важную миссию; вы пойдёте с ним и присмотрите, чтобы предпринимались непрерывные попытки передать его депеши и вы останетесь с ним до тех пор или дольше, если он вас попросит. Нам не хотелось бы конфисковывать это место. — Так промолвил корнет Эстерхази.

Откланявшись парой слов, Эстерхази покидает их, спеша к переулку, где его дожидается конь. Однако, хоть и встревоженный, Эстерхази не смог удержаться от усмешки, вспоминая собственные нахальные речи.

Нам!

Он снова быстро взбирается на коня и, поглядев при этом вверх, замечает орла, пролетевшего довольно низко над головой… и ещё орла… и ещё… ещё… ещё…

и…

В то время турецким посланником в Белле был Селим Гази Эффенди, обычно именуемый «Дрянной Паша», которого выслали из Парижа за крупную растрату и подобные широкие жесты; и теперь он проводил дни и ночи, втягивая пары опиума, который курил (смешивая с латакией, македонским и розовым маслом) в огромном наргиле, инкрустированном перламутром. Когда загудел Великий Колокол Беллы, паша смутно расслышал этот звук, заполнивший небеса, любуясь видением, которое совершенно чётко различал в угольной жаровне — Благословенная Гурия, танцующая в Раю… месте, которое он с радостью, но без удивления, наблюдал весьма часто и которое напоминало бывшую виллу паши под Нёйи^[18]. — Мммуффф? — удивился паша.

У его локтя появились посольские кавасы^[19]. — Тень Тени Бога, — молвили кавасы, — гяуры рассказывают, что Войска Правоверных стоят у ворот этого зловонного города.

— Мммуффф… — отвечал Дрянной Паша.

Со временем он сумел махнуть рукой. — Незамедлительно, Тень Тени Бога, — откликнулись кавасы.

Вскоре довольно кривобокая карета, на которой посланник ежегодно героически ездил в Казначейство, где ему выплачивали символическую дань за Малую Византию, для передачи в Константинополь — остаток переводился через Банк Кутта^[20] — карета, сопровождаемая пятью тощими и престарелыми курдскими уланами (восседавшими на пять столь же престарелых и тощих конях, и выглядевших, словно расставленные в шахматном порядке донкихоты); эта карета выкатилась с территории посольства и направилась в Восточный Конец…

Большинство телеграфистов побросало ключи и отправилось по домам — защищать свои семьи, так что полиция прибегла к армейским гелиографам; это устройство (при помощи телескопа) вспышками сообщало новости, что в Восточном Конце замечены турецкие отряды; торговцы сахаром, маслом и мукой тут же удвоили цены и приготовились баррикадироваться.

Паша вознамерился было просто заметить, что здание, к которому они приближаются, следует изъять в пользу его младшего брата; однако он проговорил лишь: — Ммм… — а затем, вдруг внятно, нечто вроде: — Вот это… — Карета развернулась прямо на проезжей части, вкатилась в крытые ворота; остановилась. Паша тут же задремал. Болгарский посол играл в трик-трак с женой болгарского первого секретаря, когда изумлённый слуга сообщил ему о прибытии турецкого представителя.

— Bozhemoie, что этому беззубому старому пелерасту здесь понадобилось? — спросил болгарский посол. Но в крытых воротах он произнёс: — Altesse, Altesse, mille fois bienvenu!^[21]

— Ключи, гяур, — проговорил Дрянной Паша. И умолк.

— Ключи, Ваше Высочество? Незамедлительно.

Конечно. Какие ключи?

Опять молчание. В конце концов, паша побывал во многих городах; если теперь он не сразу догадался, в каком находится сейчас, то такое сомнение вполне простительно.

Ещё одна пауза. — Ключи… ключи от Белграда, гяур, — промолвил Дрянной Паша. — Мммуфф…

Болгарский посол, который был болгарином, растерялся; болгарский первый секретарь, который был армянином — нет. Меньше чем через минуту он возвратился с самыми большими ключами, которые отыскал (ключами от садового сарая, большими, медными и блестящими), покоящимися на красной плюшевой подушке, на которой обычно спал любимый пудель его жены. — Alors, voici, Altesse, les clefs a Belgrade, avec grande submission^[22], — сказал он, поднося их. В конце концов (вопрошало его поведение), что Белград ему, что он Белграду?

Дрянной Паша принял ключи и небрежно уронил на колени, откуда они незаметно соскользнули на пол кареты. Потом моргнул. Потом сказал: — Три дня войскам на разграбление. — Потом увидел торопливо приготовленное блюдо с хлебом-солью, тоже всунутое ему в руки. — О, тогда замечательно, — разочарованным тоном уступил он. — Мы сохраним вам жизни и, вдобавок, не превратим ваши церкви в мечети. Но, — он облизал пересохший рот сухим языком, нахмурился; — Ах, да! Сотня тысяч золотых монет, сотня миленьких мальчиков — толстых, говорю я, очень, очень толстых! Бокал айвового шербета и танцовщицу (тоже толстую). И сейчас же, гетир!

Шербет, по крайней мере, принесли быстро. А затем, под мелодию из музыкальной шкатулки, жена первого секретаря (она родилась в Каире и была довольно полной) исполнила прекрасный танец живота. Пока так называемый Завоеватель Беллы внезапно не погрузился в сон. И покатил в своей карете назад, гораздо скорее, чем добрался сюда. Курдские уланы давным-давно состарились и ужасно стремились лишь к своему югурту^[23].

— Bozhemoie! — воскликнул болгарский посол. — И такие вещи приходится терпеть здесь, в Скифии-Паннонии-Трансбалкании!

Первый секретарь пожал плечами. — Ваше превосходительство может поставить свечку своему святому, что тот избавил вас от моего первого места службы, места под названием Сент-Бригидсгарт, где солнце не выглядывает круглый год, где ночи, мгла и туманы, и где все питаются варёной вяленой рыбой с бараньим жиром.

Его превосходительство передёрнулся. — Где же такое находится?

Первый секретарь на минуту задумался. — Это во Фрорланде, — наконец ответил он. — Не так ли?

— Bozhemoie! — отозвался Его превосходительство.

Потом переспросил: — Где?

А между тем, что же с «тремя ведьмами»?

Довольно скоро графиня Бикс-и-Бикс приходит к выводу, что все молитвы можно преспокойно оставить Матушке и её капеллану. Её собственное лучшее оружие было другого порядка и состояло из колоды потёртых и засаленных старых карт, укрытых в подкладке старой заплесневелой куньей муфты. Присев на корточки на запачканной навозом каменной брусчатке, она начинает выкладывать их в древнем — ужасно, ужасно древнем раскладе Абракадабры: