Доктор философии в провинции
Шрифт:
— Что касается морали, — прервал его Эдзик, — то по этому вопросу я могу поделиться сведениями: в текущем году в нашем городе было тридцать краж, два поджога, пять попыток изнасилования, из которых только три увенчались успехом…
— Пан Эдгард… — с упреком прошептала добродетельная Гильдегарда.
— Пожалуйте ужинать! — неожиданно объявила горничная, прервав таким образом, к великому неудовольствию Эдзика, продолжение перечня статистических данных.
В конце ужина, длившегося часа два, так как и старая дама, и тщедушный Эдзик, и не менее тщедушный Файтусь
— Вам что-нибудь нужно? — спросила Гильдегарда.
— Покой, — ответил занятый своими мыслями философ.
— Покой и бумага? Понимаю… Пан Файташко, будьте любезны, зажгите свечу. Пан доктор хочет писать… Думаю, что мой будуар будет самым подходящим местом: там вы найдете все необходимое.
Доктор философии кивнул головой, и через минуту его проводила в будуар сама хозяйка; весьма тонко выполнив эту миссию, пылая румянцем, сияющая, вернулась она в гостиную со словами:
— Пан Файташко, мой друг, приношу вам стократную благодарность!.. Этот знаменитый человек, несомненно, создаст в моем доме нечто возвышенное…
— Несомненно! — восторженно воскликнул Диоген.
— Если только он нас не надувает, — добавил Эдзик.
— Как он рассеян! — удивлялась старая дама.
— Как всякий гений, — сказала Гильдегарда.
— В минуту зарождения великой мысли, — докончил Файтусь.
— Действительно, пан Диоген, — нежно сказала пани Гильдегарда, — лишь сравнив вас с ним, я поняла, что все знаменитые люди похожи друг на друга и что я поистине должна гордиться таким другом, как вы.
— Пани Гильдегарда, — ответил Файтусь, — я польщен вашей дружбой, а сравнение, приведенное вами, наполняет сердце мое восторгом. Хотя, — прибавил он, вздыхая, — я знаю, что недостоен даже завязать ремни у сандалий нашего нового друга.
— Хотела бы я знать, однако, что он там делает? — неожиданно спросила старая дама, видимо не понимая, сколько блаженства кроется во взаимных излияниях благородных и чувствительных душ.
Прекрасная Гильдегарда, игриво погрозив пальчиком гостям, легко, как небесное видение, подлетела к двери будуара и заглянула в замочную скважину.
— Темно… — протянула она в величайшем изумлении.
К ней подошел Диоген и приотворил дверь.
— Темно!.. — повторил он.
Услышав это, ехидный Эдзик взял лампу, и через минуту вся компания очутилась в будуаре прекрасной женщины.
За письменным столом не было никого, в амбразуре окна также не было никого, зато, укрывшись за пологом от взглядов невежд, кто-то храпел на постели пленительной девы.
— Ну, это уже, пожалуй, слишком! — прошептала Гильця.
— Какая эксцентричность! — удивился Диоген.
— Бахвальство! — буркнул Эдзик.
В эту минуту полог сильно заколыхался, и все услышали сдавленный голос, бормотавший:
— Верно, воры… Надо быть настороже!..
— Лунатик или болтун, — проворчал Эдзик.
— Уйдем отсюда, — сказала Гильдегарда.
— Вот
Полог заколыхался еще сильнее, все попятились еще стремительнее, а гневный голос закричал:
— Воры! Разбойники!.. Где мой револьвер? Клянусь, я уложу на месте по крайней мере шестерых!..
Одновременно в будуаре послышался грохот. Эдзик поставил лампу на стол и вдруг скрылся где-то в его окрестностях. Диоген бросился собирать ноты на рояле и куда-то пропал. Прекрасная Гильдегарда и почтенная дама хотели сесть на диван, но тоже исчезли. В течение одной секунды казалось, что в гостиной нет ни живой души, кроме доктора философии: с горящими глазами и сжатыми кулаками он быстро расхаживал посредине комнаты и бормотал:
— Где же Чеслав?.. Оставил вещи без присмотра, и все куда-то черти унесли! Вот тоже!..
Вдруг дверь из прихожей отворилась, и вошел врач Коцек с неразлучным Дрындульским (с левой стороны).
— Что ты тут делаешь? — вскричал Коцек, обращаясь к возбужденному философу.
— Ничего… Соснул немножко, но меня разбудили воры… Я им голову размозжу!.. Почему Чеслав не идет спать? Чего он шатается по ночам?
— Полно, полно! — уговаривал его врач. — Чеслав просит, чтоб ты шел к нему, пан Дрындульский тебя проводит.
— Люблю я эти ночные прогулки, — проворчал доктор философии и, уже заметно успокоившись, покинул гостиную… навсегда!
— Кто его сюда привел, пан Диоген? — спросил Коцек, заглядывая под рояль.
— Я, дорогой доктор, по требованию пани Гильдегарды, — весь дрожа, ответил Диоген и, внезапно вынырнув из-под рояля, с чувством пожал руку врачу. — Молчите, ради бога! — прибавил он тише.
— Необыкновенный, однако, доктор философии! — громко вскричал Эдзик, показавшись возле стола, который до сих пор надежно скрывал его.
— Пан Эдгард, пан Диоген, протяните нам руки, — раздались из-под дивана два женских голоса, и через минуту в гостиной появилась, словно из-под земли, прекрасная Гильдегарда в сопровождении перепуганной старушки.
— Ах, доктор! — воскликнула соблазнительная хозяйка дома. — Вообразите… мужчина на моей постели! Ох! Он, как видно, минутами бывает не в себе?
— Это от чрезмерной умственной работы, — объяснил Диоген, снова сжимая руку врача.
— А случаются у него минуты, когда он приходит в себя? — продолжала допытываться Гильдегарда.
— О, очень часто! — снова ответил Файтусь, еще сильнее сжимая руку врача.
— Какой же он чудак! Ах, боже мой!..
— Не забывайте, дорогая пани, — взволнованно сказал Диоген, — что у каждого великого человека бывают подобные минуты за… затмения. Один мудрец на званом обеде брал с блюда пальцами шпинат…
— Ужасно! Любопытно, когда он пишет свои знаменитые философские труды: в те ли минуты, когда приходит в себя, или же…
— По-разному, это зависит от темы, — ответил врач.
После этого разъяснения Коцек простился со всеми и ушел. Услужливый Диоген не мог удержаться, чтоб не проводить его со свечой до самых ворот.