Доктор N

Гусейнов Чингиз Гасан оглы

– Что за литературная работа, которой невозможно заниматься, служа партии? Все мы так или иначе сочинительством занимаемся, кого ни возьмёте, все пишут. Даже трагедии!
– А что если в Политбюро спросят: представьте-ка конспект вашей литературной работы, чтобы обсудили. Старые распри в литературной форме? Диалоги?!

И, выведя из себя Наримана, нарушив в нем равновесие протестующего и просящего начал, заглянуть в его душу, - нет, только нейтрально: Я надеюсь... Литераторство тоже: декреты и указы подписывать, когда Нариман дежурит как председатель ЦИК, запятую где подправить,

об издании, к примеру, Большой советской энциклопедии, БСЭ, увлечены аббревиатурами, Декрет об основах авторского права, переименовании, тоже из новых страстей (впрочем, было и при царях), Румянцевской библиотеки в Ленинскую; создать Фонд имени В. И. Ульянова-Ленина, приложено личное мнение Наримана: ни рубля на иные нужды, кроме помощи беспризорным, столько их на железнодорожных станциях и пристанях! Торжественное открытие дагестанской выставки (Нариманов председатель); с Крымским Совнаркомом возродить татарскую культуру в Крыму (Нариман поддержал); организовать Музей восточной культуры; экспедиции на юг - в Туркестан, на Кавказ; что по почину Научной ассоциации востоковедения в Мраморном зале Второго Дома Союзов отмечен его юбилей, то же - в Институте востоковедения, бывшем Лазаревском, Доме армянской культуры, - диспуты: откроются ли в Москве дома культуры других народов?

... Заседание закончилось, стенографистка собирает школьные тетрадки, сложенные вдвое, стол завален бумагами, пепельницы полны окурков, но все сидят в ожидании заключительных напутствий.

– Кажется, ясно. Есть еще вопросы?
– спрашивает Сталин.

и немигающий тяжелый взгляд твой уставился на меня, я к нему

привык, это началось не сегодня, уж меня не напугаешь, вдруг, с

чего это меня потянуло, ждал, долго готовился, понимая, что

бесцельная затея, но я припас это, и наше заседание, будто

стенографистки собирают школьные тетрадки, домыслил для большой

драмы, неизжитая страсть- ты скажешь слово, я отвечу, выстраивая

диалог, надеясь, что не все кончено и удастся переломить ход

событий.

но кто? как? какая гвардия? может, закаленные в боях, те,

кого не брали ни огонь, ни ссылки? эти лица рассеялись по краю,

но можно воплотить в единый тип и призвать к совместным действиям

(?) да, ждут твою с нескончаемым первым актом драму, скоро ли

финал?

РАЗДВИНУЛСЯ БЕСШУМНО ЗАНАВЕС, и Нариман поднялся на сцену, а впереди ещё занавес, и Наримана потянуло в глубину, он вплотную приблизился к сидящему во главе стола: - Да, есть вопросы!

вы все как будто ждали, что это должно случиться, и старик

заговорит, может, путанно, как всегда,- терпели меня, потерпите

еще: недавно чествовали востоковеды, произносились речи, и он

благодарил, одаривая всех, и вас тоже! только что изданной

книгой, а в ней историческая драма о временах двухсотлетней

давности, будто было вчера, и как только завершилась

торжественная часть, показали сцены из трагедии, и актёр в роли

Надира, он ещё не шах, но уже изгнал тирана, торжественно

произносил:

мне больно думать, что твоё имя поминают сейчас недобрым

словом.

А после смерти? Его произнесут с проклятиями!

хочу издать новые законы, чтобы примирить враждующие секты,

покончить с раздором! и ты, Коба, после спектакля пожимал мою

руку:

доктор,- сказал шутя,- а как наша борьба с оппозицией?

думаешь, легко примирить секты?

– Да, эти вопросы меня мучают, не имею права не сказать!
– Микоян и Серго насторожились.
– Сказать о вашем большевизме!

Что началось!.. Заговорили разом братья по духу и борьбе, чтоб Нариман не смел себя позорить.

– Нет, пусть говорит, выскажется,- и трубку стал чистить, выскребывая блестящей металлической лопаткой черный табак.- Мы тоже кое-что ему припомним!

ты же трус, я знаю.

глинобитное здание с маленькими окнами в решетках, остров смерти,

и мы поехали туда, с нами был еще Мамед Эмин, и ты струсил,

показалось тебе, что мы можем тебя утопить, говорил-грозился,

чтобы отогнать страх.

он шутил, дескать, я тебя трижды спас от гибели, и я тебя

погублю! а потом, став вождем, предложил ему неприемлемое:

или покаешься и станешь работать с нами, выполняя мою волю,

или - я ценю твои заслуги, ибо спасал будущего вождя,- уезжай в

любую страну, чтобы не напоминал о давнем твоем страхе.

темно-карие глаза порыжели, усы опалены табаком, дым съел

взгляд, белое око в крапинах и желтые кончики ногтей.

рассаживаются, каждому отведено место за массивным столом,

три тройки, нечетное число, аксакалы слушались тебя, как

малые дети, подчинялись, ненавидя, восхваляли, презирая, и тайну

эту никто не сумеет разгадать, неразлучная тройка, потом ты их

рассоришь и поодиночке казнишь, справа - тоже четверо: что

говорить о них, бессловесных рабах?

Микоян, предчувствуя, что разговор пойдет необычный, бросил стенографистке, она сидела за отдельным столом:

– Это в протокол не заносить!

– Почему?
– удивился Коба.- Пусть потомки знают, ведь доктор обращается к ним, не так ли?

Тут и Серго голос подает:

– Дело сделано, ряды крепить надо, а не демагогию разводить!

– Мы тоже вспомним, как пойдут воспоминания. О том, как вы покинули коммунаров в беде! Ну да, болезнь, а по существу, если называть вещи своими именами, дезертировали, покинув поле боя. Вот свидетель!
– и на Микояна показывает: нос крючком, почти верхнюю губу задевает, только что был заострен, когда полез примирять, мол, кому это надо, время не повернуть назад, и дело сделано:

– ... Взыграл темперамент, погорячились, свои же, кавказцы, вот на какую высоту, - тост Микояна, - судьба нас вывела!

– Не судьба, партия!
– поправил Коба, уточнив: - Ленинская партия!

Конница детализировала: - Товарищ Сталин, вот кто!

махнет рукой Коба, повелит: станцуй!

и ты выходишь в круг, танцуешь грациозно, напевая под нос,

пока легко-легко дышится, - его любимая лезгинка, и зал огромный

суживается до пятачка, на котором отделываешь каждое движение,