Доктор Смерть

Дьякова Виктория Борисовна

— Ну, конечно нет! — де Трай явно растерялся. — Но это общее настроение. Ты знаешь, какую роль в движении Сопротивления сыграли коммунисты, у них огромная поддержка по всей стране. Чтобы заручиться ей, де Голль согласился ввести Мориса Тереза в правительство. Тот же настоял на организации «комитетов по чистке».

— Каких комитетов? — Маренн вскинула голову. — По чистке? Ну, это просто как во время революции 1789 года. А гильотины не предвидится? Или обойдутся тривиальными методами, расстрелом, например.

— Да, кого-то и расстреляют, — ответил де Трай с вызовом. — Кто заслуживает. А обойти Мориса Тореза

Шарль никак не мог, — теперь он уже вроде как оправдывался. — Да, методы коммунистов спорны. Но пойми, если бы де Голль был здесь, во Франции, если бы он сам находился в подполье! Но он эмигрант, диссидент. К тому же на Морисе Торезе настаивает Москва. Де Голль был приглашен к Сталину, тот признал его и поддержал. Так что в некоторой степени он зависит от Советов не меньше, чем от Англии, которая предоставила ему убежище.

— Я так и поняла, — Маренн кивнула. — Рука Сталина прослеживается четко. Создать комитеты, навести беспредельный страх, это все очень на него похоже. И что же, Коко попалась в лапы такому комитету?

— Да, ее арестовали в отеле «Риц». Двое сотрудников явились к ней в комнату и без всяких деликатностей потребовали, чтобы она следовала за ними. Она сопротивлялась, назвала всех маки «фифишками», но потом все-таки подчинилась. Куда денешься? Когда ее выводили из отеля, она громогласно заявляла, что никогда не видела более уродливых рубашек, чем на этих молодых людях и более страшных сандалий, где только шьют подобное! — де Трай рассмеялся. — В общем, все они головорезы, приспешники Робеспьера, душегубы. Франция оказалась в руках безумцев.

— И что же? — Маренн насторожилась. — Как ее отпустили?

— Толком не знаю, — де Трай пожал плечами. — Пробыла она на допросе недолго. Говорят, позвонил лично Черчилль. Ты знаешь, она была знакома с ним, и, видимо, заранее заручилась поддержкой. Так что ее отпустили, и она благополучно выехала в Швейцарию. А магазин работает, там теперь толпятся американцы. Покупают «Шанель № 5» для своих подружек.

— Подружки будут довольны, — задумчиво промолвила Маренн. — Я очень надеюсь, что Франция хорошо выучила уроки Великой революции и не даст снова повести себя по кровавому пути. Она знает, куда заводят такие дорожки.

— Не знаю. Это все пустое, — де Тай наклонился к ней.

Маренн вздрогнула, она почувствовала, как все внутри нее напряглось. За окном темнело. Сквозь полураскрытую дверь из будуара с стиле Людовика Пятнадцатого, где они сидели, виднелась спальня, укрытая горностаевым покрывалом кровать под алым балдахином. Конечно, он приехал сюда не для того, чтобы обсуждать Шанель.

— Мари, я часто думал о том, сможешь ли ты простить меня, забыть, что случилось тогда, — он понизил голос и неотрывно смотрел ей в лицо. — Ведь прошло столько лет. Каких лет! Мы оба так много пережили. Казалось бы, все должно остаться в прошлом. Но я могу сказать о себе — для меня это не так. Все в прошлом кроме тебя. Ты для меня такая же, какой я увидел тебя тогда, во время Первой мировой, под Верденом. Рядом с маршалом. Ты для меня Марианна. И все, что я чувствовал тогда, живо и сейчас. Несмотря на годы, несмотря на войну. Мари, одно твое слово — я брошу все и всех. Меня не остановит даже папа римский.

Он протянул к ней руку. Айстофель зарычал. Маренн отшатнулась. Не потому что испугалась. Ее взгляд снова обратился

к спальне. Она вдруг подумала, что два года назад Скорцени последним был здесь. И после него никто уже не ложился в эту постель. Она словно воочию увидела, как он садится на край, расстегивает черный китель, протягивает к ней руку, точно так же, как сейчас де Трай, обнимает ее… Нет, она не сможет позволить того, чтобы кто-то другой занял его место, возможно, даже никогда. Даже если сам Отто никогда не приедет сюда снова. Она не допустит никого в эти воспоминания. Пусть Отто не вернется к ней, он будет жить с ней в этой комнате. Она не даст потухнуть памяти даже тогда, когда состарится, и все станет далеким прошлым. «Я буду ждать тебя всегда. Здесь», — обещала она ему в сорок третьем. И даже сама не знала тогда, насколько твердым окажется ее намерение исполнить это обещание.

— Я прошу тебя, уезжай, — она увидела, как взгляд Анри меркнет, как лицо его бледнеет. Он не ожидал отказа. А чего же он ожидал?

— Уезжай, — настойчиво повторила Маренн. — Зачем бередить раны? Нет смысла возрождать то, что умерло. Ты сам все решил, у тебя — семья, жена, сын. Надо думать о них. А обо мне — забыть.

Де Трай распрямился. Она опустила голову, зажмурила глаза — и опять увидела себя, в тридцать третьем, как под проливным дождем спешила по перрону, держа за руки заспанных Штефана и Джилл. Они тянулись за ней, не понимая, куда они едут, зачем и почему ночью, зачем их вытащили из теплой постели на дождь. Длинный шлейф черного платья, пошитого Шанель, грязный и мокрый, метался по лужам. Волосы намокли от дождя, по лицу беззвучно текли слезы, мешаясь с дождевыми каплями. Сзади носильщик тащил чемоданы и все спрашивал:

— Какой поезд, мадам? Какой поезд?

— Тот, который уходит быстрее, — отвечала она.

— Это берлинский, — ответил он.

— Тогда прошу вас, — она остановилась у вагона. — Купите нам билеты. Мы будем ждать здесь.

«Купите нам билеты на берлинский поезд, — попросила она носильщика двенадцать лет назад. — Пожалуйста, поскорее. Мне не хотелось бы опоздать».

Она не опоздала. Не опоздала на берлинский поезд. Не опоздала в лагерь. Не опоздала в Шестое Управление PCXА. Не опоздала встретиться с Отто Скорцени. Не опоздала узнать о гибели сына под Белгородом.

Поезд доставил по назначению. Он ушел с вокзала Аустерлиц в половине первого ночи второго ноября тридцать третьего года, в годовщину победы в Первой мировой войне, и его теперь не догнать. Он навсегда увез ее от де Трая, от всей прежней жизни, и, видимо, от Первой мировой во Вторую. Из прошлого в совершенное иное будущее. Увез так далеко, что Анри даже невозможно это представить. Потому больше ему нет в ее сердце места. Она перестала быть Марианной. Во всяком случае, перестала ощущать себя ей.

— Я прошу тебя, уезжай, — еще раз твердо сказала она, и он понял, что она не изменит решения.

Первые капли дождя ударились о стекло. «Совсем как двенадцать лет назад», — мелькнуло в голове.

Он встал. Что-то вежливо сказал, не глядя на нее. От волнения сжимая поручни кресла руками, она даже не разобрала слов. Кажется, он пожелал спокойной ночи, хорошо отдохнуть.

— Благодарю, — она едва заставила себя сказать это слово.

Рука ее опустилась вниз и уперлась в шелковистую шерсть