Доктора флота
Шрифт:
— Чего он ходит? — как-то спросил Паша у жены.
— Это наш старый знакомый Иван Иванович, — объяснила Зина, немного смутившись. — Он кое в чем помогает мне.
Больше Пашка ни о чем не допытывался.
Александр Серафимович приехал из Москвы на «Красной стреле» один. Паша с Зиной встречали его. Юля училась на последнем курсе медицинского института. Вопреки предсказаниям знакомых и сослуживцев, жили они дружно. Черняев за эти годы похудел, его когда-то вялая, медлительная походка сделалась быстрой, стремительной, он много смеялся, шутил. Чувствовалось, что брак пошел ему на пользу. Омолодил его, сделал счастливым.
Даже по
— Не сомневаюсь, что буду скучать по клинике, по всем вам. Чем бы я ни занимался, мне всегда будет не хватать вас, моих помощников, наших курсантов…
Сейчас он ни разу не вспомнил о клинике. Пашка понимал, что голова тестя занята другими, более важными делами.
— Это несравнимые величины, Паша, клиника и моя теперешняя работа, — проговорил он, когда зять напомнил ему о сказанных при расставании на кафедре словах, — ни по масштабам, ни по значимости. Занятия в клинике мне кажутся тихим райским уголком. Солнечной поляной в глухом лесу… — Черняев засмеялся.
С большим трудом он выкроил время для поездки в Ленинград. Дочь так настойчиво просила его приехать и поговорить с начальником Академии о назначении мужа, что он не решился отказать ей. Упорное стремление зятя любыми путями остаться после окончания Академии в Ленинграде было ему непонятно. Много лет назад, окончив университет, он по доброй воле уехал в глушь. Они все тогда рвались в деревни, служить людям, быть ближе к природе. И ни разу не пожалел об этом. Он и сейчас советовал бы молодым уезжать далеко, чтобы самостоятельно поработать. Но у нынешних молодых своя философия, своя точка зрения. Взрослые люди, они имеют право строить жизнь, как им кажется лучше. Его долг отца — помочь дочери.
Признаться, этот неожиданный скоропалительный брак Зины с красавцем курсантом, четыре года не обращавшим на дочь внимания, смутил его, внушил неясные подозрения. Он даже спросил Зину об этом. Но она ответила как-то странно легкомысленно, совсем на нее непохоже:
— Не следует, папочка, докапываться до первоисточников. Главное — я люблю его. Остальное не имеет значения.
Несколько дней назад у начальника Академии побывал профессор Евгений Арсентьевич Моссе. Крупнейший знаток и тонкий ценитель музыки, многочисленные книги и статьи которого читала и знала вся интересующаяся музыкой публика, он пользовался большой известностью и авторитетом. Публичные лекции профессора всегда собирали огромную аудиторию. Его записка в приемную комиссию консерватории с лаконичной фразой: «Прослушал. Рекомендую.» — открывала ее владельцу дорогу к дальнейшему образованию.
Моссе был старый холостяк. Последние, годы здоровье профессора ухудшилось. Поднялось давление крови, появились головокружения, головные боли. Почти ежедневно после занятий Паша приезжал к нему. Привозил взятые в клинике дефицитные лекарства, аппарат для измерения артериального давления, однажды упросил и привез доцента кафедры госпитальной терапии. Моссе не знал, как отблагодарить своего заботливого и преданного молодого друга…
— Вас хочет видеть профессор Моссе, — сказала секретарь, входя в кабинет начальника Академии.
Даже далекий от музыки генерал Иванов много раз слышал эту фамилию.
— Просите, —
Моссе вошел, по-старомодному склонил в знак приветствия гривастую седую голову, сел в предложенное кресло.
— Значит, вы считаете, профессор, что нашему выпускнику Павлу Щекину обязательно следует получить музыкальное образование и просите оставить его в Ленинграде? Я верно вас понял?
Евгений Арсентьевич кивнул.
— Именно об этом я и пришел просить вас.
— Извините меня, профана, — продолжал начальник Академии. — В детстве меня, как и многих мальчишек, родители заставляли играть гаммы. На этом мое музыкальное образование закончилось. — Он улыбнулся, продолжал: — Я много раз слушал Щекина на концертах. Но у меня не сложилось впечатления, что мы имеем дело с многообещающим певцом. Вероятно, я ошибаюсь?
Профессор на мгновение смутился. Это было заметно по тому, как порозовели его щеки и легонько задрожали лежавшие на подлокотниках кресла длинные пальцы.
— Видите ли, Алексей Иванович, я тоже не считаю, что у Павлика сильный голос. Он никогда не станет оперным певцом. Но выступать на эстраде в небольших залах он безусловно сумеет. В наше время голос такого приятного тембра всегда находка.
— Он действительно собирается учиться пению?
— О да, — горячо подтвердил Моссе. Пашка убедил профессора, что самое сокровенное его желание — учиться петь и стать певцом. — Не следует закрывать юноше дорогу.
— Хорошо, профессор, Я вас понял. Постараюсь помочь вашему протеже, хотя и не уверен в успехе. Распределением выпускников занимается Москва.
Весь разговор слово в слово Евгений Арсентьевич передал Пашке. И вот сегодня предстоит решающая встреча. В ход брошен последний козырь. Тесть занимает теперь высокое положение и отказать в его просьбе генералу Иванову будет не так просто…
Александр Серафимович вернулся около четырех часов дня. Вернулся довольный, веселый. Крикнул с порога:
— Зинка! Обед готов? Неси на стол. Есть хочу.
Все, кроме Нины, расселись за большим прямоугольным столом. Таких массивных старорежимных столов, за которыми легко размещалось едва ли не двадцать человек, в Ленинграде оставалось немного. Большинство было сожжено в буржуйках в годы блокады. Сидеть за ним было одно удовольствие. Просторно, свободно.
— А Нинон где? — спросил Черняев, усаживаясь на свое привычное место во главе стола. — Обещала прийти к трем часам.
— Совсем отбилась от рук, — пожаловалась Зина, но, посмотрев на полное ожидания лицо мужа, умолкла.
Паша открыл заранее припасенную бутылку водки, разлил по рюмкам.
— Разговаривал только что с Алексеем Ивановичем, — видя, что зять сгорает от нетерпения, начал Черняев, Он со смаком выпил, закусил огурцом. — Хороша, проклятая.
— Что же ответил начальник Академии? — не в силах больше сдерживаться, спросил Пашка.
— А то, дорогой зять, что совершил ты крупную тактическую ошибку. Слишком массированное начал наступление. Пустил в ход всю артиллерию сразу — от легких сорокапятимиллиметровых пушечек до двенадцатидюймовых орудий. — Книги о войне на море — слабость Александра Серафимовича. Вряд ли он пропустил хоть одну, посвященную морским сражениям минувшей войны. Отсюда и эрудиция, часто поражающая плохо знавших его моряков. — Алексей Иванович такой атаки не любит, — продолжал он. — Кстати, и я тоже. Один просит, второй. И бумаги идут, то от Бакрадзе, то от директора Дома народного творчества…