Доленго
Шрифт:
Сераковский, конечно, понимал, что русские газеты обязаны кричать о победах, а не признаваться в поражениях. И все же, как человек военный, он реально представлял, что противоборствующие силы не равны, что русский народ, опора революции, молчит и едва ли заговорит в ближайшие дни. А без этого? Что без этого отдельные, пусть и многочисленные, но слабые очаги восстания? Отдельные огоньки, тогда как нужен пожар! Нападения повстанцев на почтовые транспорты и помещичьи мызы, разоружение полиции, сожженные дома волостных управлений - все это хорошо, великолепно, черт возьми! Но ведь это еще не свобода родины, а только ветер,
Некоторые сообщения, полученные нелегальным путем, приводили его в ярость. Некий Жухальский, шляхтич, стоявший во главе повстанческого отряда, отдал приказ уничтожить деревню Кресты только за то, что крестьяне этой деревни убили ненавистного им помещика. "Какая подлость! Какой непоправимый урон святому делу!" В нем все клокотало от лютой ненависти к этому Жухальскому, от боли за судьбу родины, которая так и останется в оковах, если восстанием будут руководить шляхтичи, напуганные призраком "мужицского топора". Все чаще доносились сведения о разброде в варшавском правительстве, в котором захватывали власть правые, реакционные силы. Чего стоит хотя бы земельный декрет, по которому земля оставалась у помещиков! То, к чему стремился Гейштор и его единомышленники, осуществилось, приняло силу закона. Что может быть опаснее для судьбы восстания!
Карту Северо-Западного края и Царства Польского Сераковский держал у себя дома совершенно легально. Как офицер Генерального штаба, он не только мог, но и обязан был следить за успехами борющихся с мятежом правительственных войск. Не было теперь дня, чтобы вместе со своими единомышленниками он не рассматривал эти карты и не обсуждал действия повстанцев. Квартира Сераковского стала чем-то вроде штаба, куда стекались сведения, полученные не только из официальных источников, и не только те, которые передавались из уст в уста в военном министерстве, но и другие, которые там были неизвестны и доставлялись тайными агентами непосредственно с мест, охваченных восстанием.
Сегодня тоже был гость, на этот раз из Вильно. Он приехал рано утром и долго стучал, пока не разбудил денщика, а тот - Сераковского.
Вошедший представился инженерным офицером Якубом Козеллом и сказал, что у него есть большой и серьезный разговор.
– Тогда попрошу в кабинет, - пригласил его Сераковский.
– ...Алексей, приготовьте, пожалуйста, кофе.
– Это уже относилось к денщику.
– Привез вам большой привет от Калиновского и в придачу вот это. Козелл достал из кармана небольшую газету.
– О, подпольная "Мужицкая правда"!
– Сераковский обрадовался.
– Я много слышал об этой белорусской газете, но читал только первый номер... В свою очередь...
– Он достал из ящика стола листок с текстом, отпечатанным очень мелким шрифтом, подписанный "Земля и воля".
– Вчера, надевая в департаменте шинель, я нашел это в кармане... "Льется польская кровь, льется русская кровь..."
– Да, льется и та и другая.
– Я дам вам адрес, по которому получите эти листовки. Постарайтесь их сразу же распространить. Листовка обращена к русскому войску, но послушайте, что тут пишут.
– Сераковский поднес
– Да, это замечательно!
– согласился Козелл.
– Но я к вам приехал по другому, более важному делу...
– Еще более важному, чем совместные действия русских и поляков против правительства?
Козелл смутился.
– Вы меня не так поняли... Я прибыл в Петербург сообщить, что организован Литовский провинциальный комитет, который имеет честь предложить вам гетманство в Литве, предложить стать во главе восстания.
– Вы не обмолвились, это действительно предложение? Или приказ? спросил Сераковский.
– Всего точнее - просьба, обращенная к человеку, которому мы доверяем больше всех.
Сераковский наклонил голову.
– Это очень почетно, - сказал он, - и я от всего сердца благодарю вас.
– Он помолчал.
– Но чтобы восстание не погибло, а закончилось победой, нужно оружие, нужны деньги, нужны люди, которым можно доверять как самому себе!
– Такие люди есть!
– А оружие? Каким оружием располагают повстанцы?
Козелл печально улыбнулся.
– Пока есть вот это.
– Он осторожно достал из саквояжа ручную гранату формой и размером апельсина, с четырьмя трубочками, покрытыми стеклянными колпачками. Сорок штук их привезли в Петербург из-за границы.
– Как же в таком случае воевать? Наступать?
– И палки в руках храбрецов - грозное оружие!
– воскликнул Козелл.
– Против штуцеров и артиллерии генерала Ганецкого?! Против кадровых, хорошо обученных войск? Мне странно слышать такое от офицера! Рисковать можно самим собой, но нельзя рисковать общим делом!
– Как же нам быть - сидеть сложа руки?
– Напротив, действовать! Отбирать силой и покупать оружие. Собирать деньги. Наводить панику на противника... и ждать часа.
– Опять ждать! Зачем медлить? И до каких пор?
– Козелл горячился.
– Мне кажется, что правильнее всего массовое восстание, взрыв назначить на конец апреля, когда оденутся листвой леса и на снегу не будут оставаться следы нашего движения.
– И тогда вы будете с нами?
– Да, конечно.
Леса, однако, не успели одеться.
Двадцать третьего марта Сераковскому принесли записку Огрызко, содержавшую одно слово: "Свершилось" - условный сигнал о том, что получено назначение.
– Наконец-то я вижу перед собой воеводу Литвы и Белоруссии.
– Огрызко улыбнулся пришедшему к нему Зыгмунту и протянул руку.
– Только что поступило распоряжение из Варшавы. Собирайтесь возможно скорее, Отдел управления делами Литвы - так теперь называется Литовский провинциальный комитет - с нетерпением ждет вас в Вильно. Там все готово.
Это уже была не просьба, не предложение, а приказ, ослушаться которого Сераковский не имел права.
– Я выеду, как только подучу разрешение.