Долгая и счастливая жизнь
Шрифт:
— Ты про кого это?
— Я про себя…
Он не тронулся с места, и долгую минуту они так и стояли, словно каменные, и друг от друга их отделяли четыре шага и дневной свет. Она стояла на бугорке, а Уэсли чуть ниже, лицом к желтоватому дому (пекановые деревья, цесарки и подглядывающая мисс Марина), но мысленно он видел только Розакок, такую, какой она была при свете фонарика в тот ноябрьский вечер на поляне среди сухого бородача, — сейчас она почти такая же, только вид у нее измученный. А Розакок смотрела поверх его головы (к зиме волосы у него отросли и потемнели), уставясь на совсем пустую дорогу. Она, проверяя себя, подумала: «Интересно, сколько женщин говорили ему то же самое?» — и ждала, что ей станет больно, но боль не приходила. Душа ее была пуста, как
Но Уэсли Биверс на этот раз не остался безучастным, даже если это бывало с ним прежде. Он медленно и осторожно спросил:
— Понимаешь, вот что… у тебя ни с кем, кроме меня, не было, да, Роза?
— Нет, — ответила она, не глядя на него.
Он глубоко втянул в себя воздух и выдохнул.
— Ну, тогда пошли. Надо ехать на репетицию.
И, взяв ее за руку, он зашагал к стоявшей возле дома машине. Это нужно было обмозговать, и он воспользовался единственным известным ему способом — ничего не видеть, ни о чем не думать и ждать, пока решение явится само собой. Прошагав ярдов десять, он спохватился, что идет один, остановился и чиркнул ногой по земле. Розакок услышала и чуть повернула голову. Он окликнул ее: «Роза!» — и пошел дальше. А она поплелась за ним к машине. Хоть будет где передохнуть.
Они ехали молча, каждый в одиночестве. Руки Уэсли свисали с верхнего края баранки, а лбом он почти упирался в стекло, устремив вперед тупой, невидящий взгляд, только бы не смотреть на Розакок, пока он не придумает, как ей сказать то, что решит про себя. Руки Розакок безжизненно лежали ладонями вверх у нее на коленях, чуть раздвинутых, чтобы можно было уставить глаза в пол. И поэтому оба не заметили единственного, что могло им помочь, явление редкостное, как молния в декабре, — белую цаплю на мелком месте пруда, которая, держа запоздалый путь к югу, спустилась сюда на ночлег и, глядя на проезжавшую машину, изящно выгнула шею наподобие ручки топора, потом быстро сунула клюв в воду за пищей, ибо не ела с утра. Но вот уже показалась церковь, а Уэсли еще ничего не придумал. Он взглянул на Розакок — она и не замечала, где они находятся, — и поехал дальше среди леса, обступившего дорогу с обеих сторон, ожидая, пока его осенит, что надо делать, и на ум придут нужные слова.
Слова пришли, и он свернул с дороги. Розакок подумала, что они уже приехали, и взялась за ручку дверцы, но Уэсли остановил машину у колеи, которая вела к родни* ку мистера Айзека. Вокруг, насколько хватал глаз, были лишь кусты шиповника да примороженная трава, постепенно исчезавшая в густом сосновом лесу, а Уэсли уперся взглядом в ее лицо, будто чего-то от нее ждал.
— Роза, — сказал он, — как же ты мне раньше не сказала? — Голос у него был почти радостный. Это было вступление к тому, что он хотел ей предложить.
Но она сказала:
— Отвези меня, пожалуйста, в «Усладу».
— Сначала мы должны поговорить, Роза.
— Ничего я тебе не должна, ни единого слова. — Но он все смотрел на нее и, как видно, не собирался ехать дальше. Ей так не хотелось двигаться, что она решилась спросить:
— Я еду в «Усладу» или мне идти пешком?
Раз уж он начал, надо было досказать до конца, но он видел, что сейчас она не сможет слушать. Он понимал, что она выбилась из сил, и это казалось ему основательной причиной. И во всяком случае, он еще никогда никого и ни о чем не просил и в двадцать два года не знал, как и начать. Он сказал: «Ты туда и едешь», и развернулся на тропинке мистера Айзека, и, глядя в заднее окошко, медленно подал машину назад по колеям мистера Айзека, считая, что Розакок надо только дать время, и она успокоится и выслушает его. Он остановился в пятидесяти ярдах от церкви, возле кладбища, рядом с машиной Майло. Розакок опять подняла глаза, увидев на этот раз белый речной песок, похожий на снег, и белое квадратное строение, и подумала: «Неужели я сейчас ввалюсь туда и буду улыбаться и репетировать эту роль, зная то, что я знаю?»
А Уэсли,
— Роза, почему ты мне не сказала раньше?
Розакок глядела в свое окошко.
— А какой толк?
— Нервотрепки бы себе не устраивала, вот что. Сразу видно — совсем извелась. — В голосе его явно слышалась улыбка. — А предупредила бы заранее, я бы договорился с Хейвудом Бетсом и мы с ним и Уилли Дьюк слетали бы на рождество в Дейтона-Бич.
— Я почти не сплю, — сказала она. — Мне не до шуток.
— А я и не шучу, — сказал Уэсли, и, когда она хотела открыть дверцу, он положил руку ей на запястье и взглянул на церковь — не смотрит ли кто. — Слушай меня. Сегодня, когда кончится представление, мы с тобой махнем на машине в Южную Каролину. В Диллон. Туда все ездят, там не нужно свидетельства о браке. А оттуда, если не будет очень холодно, двинемся в Миртл-Бич, раковинки пособираем и вернемся сюда в сочельник. Идет?
Она не убрала своей руки из-под его ладони, считая, что это ровно ничего не значит, и сказала:
— А я — не все. И я сама во всем виновата. Ребенок мой, и я одна за него отвечаю.
— Не на все сто процентов твой. Если только правда, что у тебя никого, кроме меня, не было.
— Это правда.
— Тогда надо вечером ехать в Диллон. — Настолько для него что было просто!
Розакок покачала головой и сказала первое, что пришло в голову:
— Для Мамы это будет удар.
— Для нее будет еще хуже, если ее первый живой внучонок появится на свет без отцовской фамилии.
— И не для нее одной.
— Да уж конечно. Я и сам не в восторге, что так случилось, но это мои планы не погубит. С долгами я расплатился. Теперь каждый цент, что я зарабатываю, мой. Проживем. Как-никак мы с тобой сделали это вместе и…
Она поняла, что не в силах выслушать конец этой фразы, каков бы он ни был. Они ничего не делали вместе. Она ступила на землю и пошла к церкви. Уэсли смотрел ей вслед, и не прошла она и трех шагов, как он вышел из машины и хотел догнать ее, но она услышала его шаги и пошла быстрей, и ему пришлось следовать за ней на расстоянии, которое она установила. Он ничего не понимал и надеялся, что нужно только выждать.
А она вошла бы в церковь без него, как и хотела, но услышала за кустами ржавый скрип боковой двери для хора и увидела, как Лендон Олгуд на цыпочках сошел по ступенькам и заплетающимся шагом, выдававшим его состояние, направляется по дорожке к ней, одетый по-летнему, и обеими руками прижимает к себе охапку веток остролиста — колючие листья и красные блестящие ягоды, и сквозь кусты было похоже, будто птицы-кардиналы прильнули к Лендону, спасаясь от холода. «На что ему сдался этот остролист?» — мысленно удивилась Розакок. (Понятно, он стащил у Мамы часть главного украшения церкви. Остролист рос только в глубине мистер-айзековского леса, и вчера мальчишки помладше рыскали за ним целый день.) Но она и не подумала спрашивать, что это значит, она только еще быстрее зашагала, чтобы не встретиться с ним. Он ее не заметил, и Розакок думала, что все обошлось, но сзади раздался голос Уэсли: «Ты похож на куст остролиста, Лендон», и Лендон остановился, хотел было сдернуть кепку, но сообразил, что руки у него заняты, и, ухмыльнувшись, пошел дальше. Розакок сказала себе: «Видно, от разговора не уйти — он уже близко, а в среду — рождество» — и тоже остановилась, и Уэсли подошел к ней одновременно с Лендоном.
— Добрый день, Лендон, — сказала она в ответ на его улыбку, стараясь не замечать остролиста.
Но Уэсли спросил:
— Куда ты тащишь столько зелени? — Он улыбался, как и Лендон. Эту встречу он счел своей удачей.
— Да просто чуточку рождественской зелени для Мэри, мистер Уэсли. (Мэри Саттон приходилась ему сестрой.) Дам, говорит, тебе пообедать, ежели найдешь немножко зелени.
— Ты, я вижу, нашел целую охапку?
— Да, сэр, точно. Не знаю, для кого она комнату украшать будет, разве что для малого, а ему еще все равно, что остролист, что лошадиная упряжь.