Долгая прогулка
Шрифт:
— Просмотрел, — ответил Гаррати. — Главным образом хотел увидеть свою фамилию в печати.
— Там сказано, что каждый год на Долгую Прогулку принимается ставок на два миллиарда долларов. Представляешь, два миллиарда!
Бейкер тоже стряхнул с себя дрему и присоединился к товарищам.
— У нас в школе была такая игра, — сказал он. — Все скидываются по четвертаку, а потом каждый вытягивает из шляпы бумажку с трехзначным числом. У кого оказывалось число, ближайшее к числу миль, пройденных Прогулкой, тот забирал
— Олсон! — весело крикнул Макврайс. — Эй, брат, подумай только, какие деньги на тебя поставлены! На твою-то тощую задницу!
Измученным, невыразительным голосом Олсон посоветовал всем, кто поставил деньги на его тощую задницу, совершить непристойный акт и немедленно повторить его. Макврайс, Бейкер и Гаррати рассмеялись.
— Сегодня на дороге должно быть много симпатичных девчонок, — сказал Бейкер и подмигнул Гаррати.
— У меня с этим делом покончено, — ответил Гаррати. — Меня впереди ждет девушка. И я теперь буду паинькой.
— Ни мыслью, ни словом, ни делом не согрешу, — задумчиво произнес Макврайс.
Гаррати пожал плечами:
— Думай как хочешь.
— У тебя один шанс из ста, что ты не в последний раз помашешь сегодня своей девушке, — просто сказал Макврайс.
— Уже один из семидесяти трех.
— Тоже не так много.
Но хорошее настроение не изменяло Гаррати.
— У меня такое чувство, что я могу идти вечно, — сказал он мягко. Двое ходоков, услышав его, поморщились.
Они прошли мимо круглосуточной заправочной станции, и ночной дежурный вышел из будки, чтобы помахать им. Почти все Идущие помахали ему в ответ. Дежурный прокричал особое приветствие Уэйну, 94-му номеру.
— Гаррати, — тихо окликнул его Макврайс.
— Что?
— Я не могу перечислить всех, у кого билеты. А ты можешь?
— Нет.
— А Баркович?
— Нет. Он впереди. Перед Скраммом. Видишь?
Макврайс всмотрелся.
— А, да. По-моему, вижу.
— Стеббинс по-прежнему сзади.
— Я не удивлен. Интересный парень, правда?
— Да.
Они замолчали. Макврайс глубоко вздохнул, снял с плеча рюкзак, достал оттуда несколько миндальных печений, протянул одно Гаррати. Тот взял.
— Скорей бы все кончилось, — сказал он. — Так или иначе.
Они молча съели печенье.
— Наверное, мы уже прошли полпути до Олдтауна, — сказал Макврайс. — Прошли восемьдесят, и восемьдесят осталось. Как думаешь?
— Да, должно быть, так, — ответил Гаррати.
— Значит, дойдем только к ночи.
От слова «ночь» у Гаррати по коже поползли мурашки.
— Да, — сказал он. И вдруг резко спросил: — Пит, откуда у тебя этот шрам?
Макврайс непроизвольно дотронулся до шрама на щеке.
— Долгая история, — отмахнулся он.
Гаррати пристально посмотрел на него. Волосы его свалялись и спутались от грязи и пота. Измятая одежда висела мешком. Лицо побелело, глаза налились кровью, и под ними обозначились круги.
— Дерьмово выглядишь, — сказал он и вдруг от души рассмеялся.
Макврайс усмехнулся:
— Ты,
Они рассмеялись, и смеялись долго и истерично, обнимали друг друга, стараясь в то же время продвигаться вперед. Не самый плохой способ завершить эту ночь. Дело закончилось тем, что оба схлопотали по предупреждению. Тогда они умолкли, перестали смеяться и занялись главным делом дня.
Размышлять, подумал Гаррати. Вот главное дело дня. Размышлять в одиночестве, ибо не важно, будет рядом с тобой кто-нибудь в этот день или нет; в конечном итоге ты один. Казалось, мозгу необходимо преодолеть столько же миль, сколько отшагали ноги. Мысли приходят, и нет никакой возможности от них избавиться. Интересно было бы знать, о чем думал Сократ уже после того, как принял цикуту.
Вскоре после пяти они миновали первую в этот день группу зрителей: четверо маленьких мальчиков сидели, скрестив ноги по-индейски, на росистой траве около палатки. Один из них, неподвижный, как эскимос, был закутан в спальный мешок. Руки их равномерно двигались взад-вперед, как метрономы. Ни один из них не улыбался.
Вскоре дорога, по которой двигалась Прогулка, влилась в другую, более широкую, ровную, заасфальтированную дорогу, размеченную белыми линиями на три полосы движения. Идущие миновали придорожный ресторанчик и все как один засвистели и замахали руками трем молоденьким официанткам, сидевшим на ступеньках, — просто чтобы показать, что они еще не сломались. Лишь Колли Паркер отчасти сохранял серьезный вид.
— В пятницу вечером, — громко крикнул Колли. — Запомните: я у вас в пятницу вечером.
Гаррати подумал, что все они ведут себя как-то по-детски, но тем не менее приветливо помахал, а официантки, казалось, остались вполне довольны. На широкой дороге Идущие расположились немного просторнее, тем более что при появлении яркого утреннего солнца они постепенно приходили в себя от полудремы. Начиналось второе мая.
Гаррати снова заметил Барковича, и ему пришло в голову, что Баркович, возможно, избрал самую умную линию поведения: нет друзей — не о ком горевать.
Через несколько минут по Прогулке снова зашелестели разговоры; на этот раз затеяли играть в «тук-тук». Брюс Пастор, парень, который шел прямо перед Гаррати, повернулся к нему и сказал:
— Тук-тук, Гаррати.
— Кто там?
— Главный.
— Главный кто?
— Главный трахает матушку перед завтраком, — сообщил Брюс Пастор и захохотал во все горло. Гаррати хихикнул и передал шутку Макврайсу, тот — Олсону. Когда шутка обошла всех и вернулась. Главный трахал перед завтраком свою бабулю. В третий раз он трахал бедлингтон-терьера по кличке Шила, которая часто упоминалась в его пресс-релизах.
Гаррати все еще смеялся над третьим вариантом, когда заметил, что смех Макврайса стал ослабевать и быстро сошел на нет. Взгляд его застыл на деревянных лицах солдат, едущих в фургоне. Они, в свою очередь, равнодушно смотрели на него.