Долгий путь к себе
Шрифт:
Никто еще не осмеливался писать княжне таких посланий. Она спрятала записку, позвала Эмилию и спросила:
— Какая теперь луна?
— Луна? — удивилась Эмилия.
— Ну да, луна! Я хочу знать, что теперь — новолуние или, может быть, луна на ущербе?
— Дозвольте мне спросить у сведущих людей, госпожа?
Эмилия скоро вернулась и сообщила:
— Полная луна будет завтра.
— Ах завтра! — сказала Роксанда и велела Эмилии заняться своими делами.
Роксанда почти не гадала об авторе послания. Конечно, это писал Петр Потоцкий.
— Боже мой! Как долго ждать это завтрашнее полнолуние! — От досады у княжны навернулись на глазах слезы.
Она показалась себе лохматой бездомной собачонкой. Будто бы осень, дождь, и она, намокшая, стоит одинешенька посреди огромного поля, ни зги не видать, ветер ледяной, и надежда добрести до укрытия оставила…
— И это я! — сердилась на себя Роксанда. — Дрожащая, ничтожная!
Ее страсть к тайне тоже показалась ей ничтожной, трепет сердца был противен до дурноты. Она желала одного: пусть ее оставят. Все!
А небо Истамбула уже утопило в синеве купола и минареты мечетей. Земля, соперничая с небом, отворила свои пещеры и дала волю тьме. Тьма нашла на тьму, и не понять стало, где небо, где земля.
Роксанда, не зажигая свечи, сидела, как турчанка, на ковре, сжавшись в комочек.
Вдруг воздух колыхнулся трепетно, и Роксанда сказала себе: то отворилась и затворилась дверь.
— Я ничего не вижу, — сказал он по-польски.
Она таилась, казня упреком сердце, которое стучало так, что уши закладывало от боя.
Он сделал шаг от двери и тихонько запел на молдавском языке, коверкая слова, запел ее любимую песенку, переиначенную:
Алый лепесток пиона, Алою зарей рожденный, Рыцарь красоту твою узрел. Рыцарь, словно птица, прилетел.Страх схлынул, как уходит под землю дождевая вода.
— Я здесь, — сказала она. — Но ты обещал полную луну, где же твое обещание?
Он опустился возле нее, взял на руки.
— Луна никогда не взойдет на небо, если наши лица не озарят Божий свет светом счастья. Земля и небо темны, потому что твое светоносное чело затеняет страх. Вспомни свои виноградники!
Его руки были жесткие, но лежать на них было покойно. Она дотронулась до его платья.
— В чем ты одет?
— В турчанку! У меня даже паранджа есть.
Она вырвалась из рук и хохотала, не в силах остановиться.
— Ай да турчанка!
— Другого пути в Сераль нет, — сказал он серьезно и так же серьезно, с горькой хрипотцой признался:
— Я устал от чужбины. Отец мой, пленник хана, умер, а я, никому и никогда не сдававшийся, живу в плену. Я мог бы потерять тебя. Но видно, само небо желало этой встречи.
Он обнял ее, поцеловал.
— Луна! — сказала она. — Луна взошла!
Луна стояла над Истамбулом, и некуда было укрыться от ее света. Воры и любовники затаились.
— Я
— Бог ли? — вздохнул Петр. — Ты мне не очень-то и понравилась при первой встрече, но потом я не мог не думать о тебе… И все-таки мы должны благодарить за наше счастье твоего отца.
— Моего отца? — удивилась Роксанда.
— Он приезжал сюда не так давно, чтоб спрятать тебя от коршуна Хмельницкого, усмотревшего тебя для своего рябого сына.
— Да, мой отец ездил в Истамбул, — согласилась Роксанда, поднимаясь на локтях и заглядывая в лицо Потоцкому.
Потоцкий лежал спокойный, домашний, он улыбнулся ей.
— Твой отец у себя дома ведет жизнь скряги, а здесь он денег не жалеет. Ему не хватило двадцати тысяч, кому-то еще нужно было дать бакшиш. Он обратился за помощью ко мне…
— И ты ему сказал: Роксанда должна быть моей.
— Я именно это и сказал, душа моя.
— И отец тотчас согласился.
— Отец желал видеть дочь свою замужем за человеком, который знает предков в десятом колене.
— Значит, ты купил меня? — Роксанда легла на спину, потянулась, огладила свое тело руками. — Я думала, что я княжна, а я — рабыня.
— Ты моя любовь! — Потоцкий приподнялся, чтобы поцеловать Роксанду, и увидел перед лицом кинжал.
— Прочь! — тихонько сказала Роксанда. — Я владею оружием не хуже тебя. Прочь.
— Но ведь…
— Еще слово, и я ударю.
Он встал с постели, вырядился в дурацкое свое одеяние.
— Роксанда!
Она отворила дверь.
— Не приближайся, стоит мне закричать…
Он покорно пошел под ослепительный свет полнолуния.
Роксанда поймала луну на острие кинжала, зажмурилась, затворила дверь, заперлась на все запоры.
Легла в постель и, усмехнувшись, подумала:
«Вот и нет у меня больше тайн. Стоило ли желать этой тайны: быть женщиной больно».
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Перед господарем Василием Лупу лежала коротенькая писулька гетмана Богдана Хмельницкого: «Сватай, господарь, дщерь свою с сыном моим Тимошем, и тебе добре будет! А не выдашь, изотру, и останка твоего не останется, и вихрем прах твой размечу по воздуси».
Грубая мужицкая речь, но вот беда — не пустая. Лупу был рад, что дочь его, его надежда на будущее рода и на собственное спокойное будущее, теперь за такими стенами, которые Хмельницкому не по зубам.
Но грустно было господарю. Грустно! Он сам и Молдавия оставались разменной монетою в делах Турции и Польши, Турции и Украины, Украины и Польши.
Молдавское войско было ненадежно, а три тысячи наемников от Орды и Хмеля не защитят.
Оставалось одно: надежно укрыть свои богатства — залог пребывания на престоле. Фирман на княжество стоил год от года дороже. Сто лет назад господарь Лапушняну заплатил за фирман двести тысяч. Сорок лет спустя Арон Тиран залез в кабалу, пообещав миллион золотых.