Долгий сон

А-Викинг

— Вот, нашла… Ее на корягу мотнуло, вон там — показала метров на десять в сторону.

Он молча принял веревку, не отводя от нее взгляда. Глаза помимо воли скользнули вниз, к зеленоватой воде, где серебристо рисовалось тело. Не засмущалась, не отстранилась. Осталась рядом, скрытая водой и совершенно открытая. Медленно протянула руку к его голове, тронула мокрые волосы и сразу отдернула, словно обожглась:

— Немножко седые… красиво… А вы совсем и не старый, хотя и профессор!

Не дала ничего ответить, снова упруго толкнула волной и пропала,

показавшись уже на выходе из воды.

Игорь не торопился следом: почему-то был уверен, что волшебство закончилось и на берег она выйдет в том же странном наряде. Вышла. Он был прав… и вдруг туманом повело по глазам — когда она убрала вперед волосы, отжимая их у склоненной головы, он на тысячу процентов уверился, что это — та самая Даша. Слегка наискось, от плеч к талии, шли темные полосы вчерашних рубцов. И проклятые, тугие трусы — скрывшие родинку… Она была там, была! Он это знал, знал! Но надо было увидеть. Не знал, зачем и почему, но просто знал: надо. Увидеть, а дальше… Ох, наваждение!

x x x

Выбрался на берег, ворча что-то про бурлаков на Волге, вытягивая за собой веревку и не глядя в сторону девушки. Лишь натянув плотные брюки и ощутив «безопасность», осмелился снова посмотреть в ее сторону и хрипловато сказать:

— А про что спрашивать совсем уж неможно?

— Про то, как я плаваю, — серьезно ответила Даша.

— Не буду… Хотя я же профессор, у меня работа такая вопросы задавать, — почувствовал, что краснеет как свекла или как пацан перед первым свиданием. — Например, про полосочки на спинке… Это тоже неможно?

Встретил ее спокойный и чистый в какой-то наивности взгляд:

— А-а, вы про следы… Это так, поучали немножко.

— Ничего себе «немножко». Я же вижу, какие там рубцы.

Даша отрицательно помотала головой и упрямо повторила:

— Это немножко. Это ничего.

— Слушай, я понимаю, что лезу не в свое дело, но так же нельзя… это… это просто неправильно! Тебя же забьют так!

— С чего вы взяли? — она удивилась совершенно искренне. — Тетушке только кажется, что она сильно порет. Раньше трудно было, а теперь я же умеючи лежу… Приученная! Ей покажи, что вся корчусь, она и рада, и мне быстрей все заканчивается, и она себя важной чувствует… Все хорошо. Не переживайте. И не надо про это больше, ладно?

— Прости… но мне показалось, что… — натолкнулся на взгляд и осекся. — Все. Понял. Молчу.

— Еще ловить будете?

— Ты знаешь, наверное, уже нет… пойду назад. Вот, сазана принесу… Кстати, а вершу-то как? Вытаскивать?

— Нет, я сейчас перевяжу веревку и пусть снова стоит. Пустая она.

— Тащил, тяжелая была!

— Пустая, только пара раков. Я же видела.

— Где??? На глубине, в водорослях, видела что в верше??? — потом вспомнил, кого и о чем спрашивает, очумело махнул рукой и подобрал спиннинг.

По дороге к хутору, которая показалась ему в сто раз короче, он так и не успел обсудить с Дашей важнейшие вопросы современности: как и куда поступать в институт, зачем ей

французский («— Да какой там французский! Я только начала… — А зачем он тебе? — Это язык любви…»), почему нельзя рассыпать соль, отчего в больших городах люли злые, что профессор он совсем недавно и что она обожает танцевать, только негде и не с кем, что свет к ним провели уже давно и скоро газ подведут, и что не нужно быть миллионщиком, чтобы купить «серебрянку» как у него… стоп. Неправда. Как раз это все они обсудить успели. Все-все, кроме…

И только напоследок, уже перед домом Ермила, нервным коротким вопросом:

— Прости, Дашенька, а тебя… что ты со мной была… не станут наказывать?

На берегу она приняла вопрос спокойно, а здесь настала ее очередь покраснеть. Почти шепнула:

— Не знаю… Пусть…

Резко повернулась и, не оглядываясь, пропала за своими воротами.

x x x

Ермил колдовал в бане. Судя по тому, что он туда таскал в плошках и бутылках, иначе как колдовством предстоящее «Попаримся маленько!» назвать было трудно. Но хозяин явно был рад блеснуть банным искусством, да и Игорь, хоть и городской, толк в этом понимал. «Маленько», но понимал. Не понимал только, от чего так колотится под рубашкой сердце — ну не мальчишка же, в самом-то деле!

Ну и что, если за невысоким забором, прямо на дворе, между соседским домом и сараем, вдруг появилась коренастая длинная лавка? Может, вечерком чайку попить собрались!

Ну и что, если даже сюда, к ермилиной бане, доносится иногда злой окрик визгливым бабьим голосом? Просто семейные сцены, просто слышимость тут… лесная!

Ну и что, если сокрушенно поджимает губы ермилина хозяюшка, ненароком шепнув в сенях:

— Вы что, и вправду с Дашуткой на двоих купались? И видели, как она?.. — осеклась, отвернулась.

И чего они так волнуются? Сами ведь уже поняли — я «могила», я же вежевый…

Ну и что, если к Дашиному дому прошла откуда-то с огородов сухощавая остроносая женщина в сером платке, сжимая в руках тяжелый пук толстых, тугих, длинных-длинных прутьев? Может, веник обновляет…

Ну и что, если в сердцах чертыхнулся Ермил, глянув на вставшее у лавки ведро с чем-то темным. Может, ему самому на опохмелку рассольчику захотелось!

Очнулся, когда третий окурок обжег пальцы. Аккуратно затоптал, оглянувшись — не заметил ли хозяин. Тот возник откуда-то с другой стороны, мимоходом обронил:

— Дыми уж… на дворе можно. Смолокур ты эдакий… Ну, пошли что ли в баньку?

— Сейчас? — не удержался, скользнул глазами по соседскому двору.

— Сейчас, — хмуро сказал Ермил. — Пошли. Чего уж тут. Оно и пар выходит. — Тоже подмел взглядом двор соседки, видимо, увидел что-то важное и почти подтолкнул: — Пошли. Дашке хужей будет, коль ты ее на лавке глядеть будешь, как она в чем мать родила под прутами вьется… Вот никого не жалел. И не буду. А Дашутку — вот ее жалко…

У низенькой дверки в баню вдруг резко остановился, в пол-оборота спросил: