Долгий сон
Шрифт:
Ага. Перепил один дядя-гном! Садясь рядом, не удержался и с размаху по попе! Гыыы!!! Га-а-а!! А что, свой брат Гертт, чего не шлепнуть одобрительно и по-дружески! По плечу вроде не того, неинтересно, да и плечики без брони, а вот по заааднице! Ух!!!
Гыыы!! Гаа-а! — одобрительное ржание смельчаку. Прааальное решение! Свой и есть свооой! Гаа-а!
Молчит конунг, вроде мясом занят. Молчит кормчий, бороду в кружке утопил. А глаза у обоих никуда не смотрят, но все-все видят и ждут. Ну и как теперь, брат-викинг Гертт? Кулачком по кольчуге?
Олия старательно-спокойно допила
Несуетливо, размеренно вышла из-за стола, перекинув ноги через лавку, гы-ы-ы… гм… ух ты…! Ну дает девка… гм…
Огляделась по палубе — вот! Подобрала толстый кусок доски, весло типа недоструганное и шутнику от всей души по всей хребтине этой плашмей — нннна!!!! Тот аж мордой в солонину ткнулся — гаааа!!! гыы!!! Кушай, брат Свенельд!!!
Отплевывался, глазами крутил ошарашенно, тяжело думал — за нож схватиться или кулаком брату Гертту в ры… ну, в смысле еще раз по заду? — под затаившуюся в коротком, внимательно-приглушенном ржании толпу друзей.
Так же спокойно еще раз ногу через лавку — вот, еще один пойлом чуть не поперхнулся — села, а рядом со своей тарелью — доску. На стол. Типа столового прибора. Намек даже они поняли: радостно грохнула толпа, заржал необиженно и сам Свенельд, облегченно заулыбались конунг и кормчий.
Кто-то стукнул кружкой в ее кружку, кто-то потянулся через стол:
— Правильный ты парень, Гертт!!
Вот за такими беседами, за уроками, за Делом, которое Епифан решительно отказал называть первым (Первое у тебя было с Березихой — не зря она столько с тобой да над тобой колотилась! — Угу… и колотила… — Мало… — буркнул Епифан. Тему срочно замяли…) вышли к утонувшему между двух крутобоких сопок селу. Сначала не поняла, потом колотнулось сердце: неужто?
Да, это было то самое селение, откуда давно-давно-давно, ну очень давно… тыщу по тыще «пятышек» годов назад, увезли ее в тряской телеге толстая тетка и двое недоступно-холодных дев. Толстая тетка отзывалась на Березиху, а имен красивых дев Олия так и не узнала — да н с кем они и не говорили, свысока поглядывая на людей, уважительно косившихся на острые мечи и тугие луки за плечами… Шептались только — они и есть, стражицы Рода!
Ревела, брыкалась Олия, но толстая тетка сурово отвела руку матери, что хотела пристукнуть орущее дитя, успокоила чем-то сладким, пряничным, и скрылись за елями приземистые, широкие срубы…
Олия бы жутко удивилась, что «тьма тьмов пятышек» уложилось всего в десять лет — но на эти дивные цифры у нее времени уже не осталось: удивляться было чему и без того. Их встречали не доходя до села — большой и важный белобородый (туманно всплыло — вож Ермил), с ним еще несколько — и кланялись, и привечали ласково. Что ж удивительного? Сам Епифан! А то удивительное диво, что ЕЙ так же! Угу.. куда там — важная шишка… Самая что ни на есть белица! Таких белиц у Березихи три избы… и еще три рядышком…
Епифан легонько ткнул в спину — видел, что ноги поперед нее бегут:
— Не ползи улиткой — проведай своих-то!
Исколотыми
Подсунула руки к груди, приподнялась. Почти не глядя на нее, устало сказал Епифан:
— Иди к ручью, ополоснись. Упрямка ты эдакая…
Встала, точней села. Еще раз отдышалась, волосы с лица отвела — тоже мокрые, от пота на плечах, тоже в иголках да соре сосновом. Да ничо я не упрямка… просто так надо было.
— Сам знаю, что надо. — буркнул в ответ Епифан. Она же вроде про себя говорила?
Или он тоже — про себя?
Совсем встала, подцепила с земли рубашку, чуть пошатнувшись, сделала шаг. Собрала силы и ровненько, словно и не было ничего, пропала меж густого орешника.
Епифан только головой вслед покачал: — Все равно упрямка!
У ручья в ясный плеск воды вошла осторожно, присела, охнула. Уж слишком резануло студеной водой по горящему заду — провела ладонями, глянула удивленно: а крови-то и нет! А казалось, всю задницу кожаный опоясок размолотил, всю кожу порезал мелкими лоскуточками.
Да чего тебе там казалось — впервой, что ли? Оно и не впервой, но вот как сегодня, такого-то не было? А что, тебя сегодня сильней? Или кнут Агарьин забыла? Или под «солянушками» не выла? Сама ты дура… Дело не в силе! И не в долгости, хотя уж и не помню, чтоб так долго на правежке вертелась да ногами прядала…
Уххх… По плечам вода скользнула, остудила битое тело, казалось, солеными разводами по ясной воде пот пошел. Так тебе и надо, дуреха! Вот оно, верное слово — «надо»! Вот потому и впервой, потому что раньше не понимала, не видела, не знала, что «надо» — оно самое верное!
Провела по телу руками, счищая накрепко прилипшую смоляную шелуху — ух ты, как крутилась под сыромятиной, все груди да живот сплошь в смоле да красных точках! Это от иголок — нашла где лечь, дурка. Ага, надо было с собой скамью ташшить, чтоб удобно нашей Оленьке, чтобы животик на гладеньком, да после правежа чтобы маслицем смазали, да чтобы… Покраснела, язык сама себе в воде показала, еще раз сильно окунулась, руки вверх вскинула, грудями сочно сыграла, выгнулаааась! Оохохо.. и больно, и сладко…
Вину сыромятиной сбило, водичкой смыло!
…Глаза по сторонам шарили, а ноги помнили — вот сюда, потом в проулочку…
Влетела во двор, перемахнув перелаз белкой-белицей: оооохх… Как в стенку споткнулась: это же отец! А чего это он… кланяется??? Заторможенно поклонилась в ответ, глаза туманом заплыли, и наконец ткнулась носом в расстегнутую на груди рубаху.
Наревелась с мамкой, потом словно заново знакомилась с двумя старшими сестрами, которыу отчего-то говорили с ней робким шепотом, присмотрелась к двум мелким ребятенкам — уже после нее народились, брат да сестренка. Чуть не до утра блестели глаза слушателей, ахая да охая после ее рассказов про житье Белиц да Стражиц…