Долгое дело
Шрифт:
— Чай наливать?
— Чай… А что-нибудь твёрдого?
— Не наелся?
— Чем?
— Серёжа, ты же съел целую тарелку котлет, зелени и картошки…
Немолодой мужчина, слабохарактерный, хороший мастер, бывает в канцелярии прокуратуры… Зачем же? Рябинин выспрашивал секретарей, не мелькал ли перед ними немолодой посторонний мужчина. Нет, не мелькал.
А он бывает не только в канцелярии, но и у электрика. Возможно, бывает и в других учреждениях, расположенных в здании. Тогда ясно, почему секретари не считают его посторонним. Он свой. Но тогда, тогда…
— Я… Я сейчас…
Он
Рябинин набрал номер петельниковской квартиры:
— Вадим, это ты?
— Разумеется.
— Не на дежурстве?
— Нет, коли с тобой говорю.
— Не спишь?
— Сергей, я не сплю, не ем и не сижу в ванной. Говори, что случилось?
— Вадим, вы за Калязиной приглядывали… Как же она встречалась со своим помощником?
— Сначала у себя на работе через второй ход, а вот потом…
— Когда она входила в наше здание, вы за ней следили?
— Конечно, нет. Она же к тебе шла.
— Вот тут она с ним и встречалась.
— Ты его знаешь?
— Ага.
— Ну так скажи.
— Вадим, это комендант.
Из дневника следователя.
Где-то накопали руды, наплавили металла и наделали струн и труб. Где-то наготовили дерева и наделали скрипок, контрабасов и арф. Где-то и когда-то сидел человек и писал на линованной бумаге кружочки и крючочки. Где-то и когда-то мальчишек и девчонок выучили в определённом порядке нажимать на клавиши, водить смычки и дуть в трубы. Всё просто.
Почему же Лида слушала и плакала?
Чем ближе они подходили к дому, тем сильнее въедались сомнения. Логика логикой, но жизнь, пожалуй, наполовину состоит из нелогичностей. И, уже поднимаясь по лестнице, Рябинин пожалел, что вовлёк в эту непроверенную акцию и Петельникова, и участкового инспектора, и понятых.
Он позвонил в хорошо обитую, чёрную, как и костюмы коменданта, дверь. В квартире что-то звякнуло и покатилось, не останавливаясь, через комнату, через кухню… И когда докатилось туда, куда надо, дверь открыли.
Комендант был одет так, как и на работе: чернющий костюм, серая рубашка, мрачный галстук и синие носки домашней окраски. Рябинин тревожно разглядывал косую чёлку и тёмные глаза, отыскивая знаки беспокойства или недоумения. Но косая чёлка косела спокойно, тёмные глаза не удивились, тонкие бескровные губы ничего не выдали… Петельников и участковый инспектор, привыкшие к немым сценам, стояли тихо. Понятые заглядывали через плечи: что там, не пускают?
И тогда Рябинин уверенно улыбнулся и свободно переступил порог чужой квартиры — комендант не удивился, а ведь должен бы удивиться. Выходит, что ждал.
— Здравствуйте, Александр Иванович. А мы к вам с обыском…
— Ищите, — с готовностью отозвался комендант, отходя в глубину комнаты.
— А где всё лежит? — весело спросил Рябинин.
— Вон там, в ящичке.
Рябинин и Петельников переглянулись, ошарашенные признанием.
— Молодец, — тихо похвалил Петельников.
— На моём месте ты бы догадался раньше…
Ящик платяного шкафа казался сундуком из приключенческих фильмов. Пачки денег, драгоценности, старинное письмо, серебряная посуда… Сразу отыскался перстень с бриллиантом. Заворожённые понятые смотрели в сказочное чрево шкафа блестящими глазами, — о подобном они читали только в детективах.
Рябинин считал деньги, разглядывал пробы, определял названия посуды и драгоценностей, писал в протоколе до онемения — и всё это время не спускал края своего взгляда с коменданта.
Александр Иванович сидел на задрипанном диванчике и вроде бы не очень интересовался происходящим. Но Рябинина занимало не это — занимало лицо коменданта, на которое легло, как пало с небес, странное выражение, не поддающееся названию. На работе он ходил с другим лицом, словно заштукатуренным его родными известками и цементами. Но почему Рябинин сравнил его с небесами — пало с небес? На нём блаженство, небесное блаженство человека, порвавшего с земными делами. С чего это?
Составление протокола кончилось. Рябинин вспотел от горы написанных им бумаг. Теперь бы отдохнуть, но они решили немедленно приступить к допросу. Проводив понятых и участкового инспектора, Рябинин устало сказал:
— Садитесь, Александр Иванович, к столу…
Круглый шаткий стол посреди комнаты под синтетической скатертью, похожей на клеёнку. На тумбочке телевизор старой марки. Заезженная кушетка. Полочка с книгами — одни мемуары да технические справочники.
— Ты глянь на кухню, — перехватил Петельников его взгляд, а может быть, и мысль.
Рябинин пошёл быстро, снедаемый любопытством…
Может быть, на кухне была и плита, и раковина, и посуда. Он их не увидел, поразившись не ожидаемой тут картиной. Ему показалось, что он шагнул в нутро гигантского телевизора. Десятиметровая комната имела только пол и кусок потолка — все остальные поверхности были заняты металлом, имеющим самые невероятные формы. На полках, на стеллажах, на крюках, на каких-то рамах висели и лежали моторы и моторчики, гайки и болтики, цепи и шланги, свёрла и зубила… Была раковина, к которой примазался столик с чайником и алюминиевой кастрюлей.
Рябинин вернулся в комнату и глянул на Александра Ивановича, словно увидел его впервые, словно не встречал его много лет в коридорах и не видел у себя в кабинете. Кем он его считал? Человеком, который собственноручно красит нитяные носки. Человеком, который не живёт, а присутствует на нескончаемых похоронах. А он оказался соучастником крупной преступницы. А он оказался не просто умельцем, а механиком по призванию. Рябинин спрашивал его о смысле жизни… Там его смысл жизни, на кухне.
Теперь комендант сидел за столом, но всё с тем же лёгким и отрешённым от земных дел лицом. Рябинин разложил протокол допроса и начал переписывать сведения с паспорта.