Долгорукова
Шрифт:
— Читай показания, — нетерпеливо перебил его Александр.
— Слушаюсь, Ваше величество, — и он зашуршал листами. — Вот: «Я окрещён в православную веру, но в действительности никакой веры не признаю...»
— Само собою. Какая ж вера может быть у злодея?
— «Ещё будучи в гимназии я отказался от веры в святых... Под влиянием размышлений по поводу многих прочитанных мною книг, чисто научного содержания, между прочим, Бокля и Дрэпера, я отрёкся даже и от верований в Бога, как в существо сверхъестественное...».
— После таковых разглагольствований я прихожу к мысли, что надобно дать отставку министру народного
— «Я признаю себя виновным в том, что 2 апреля 1879 года стрелял в государя императора с целью его убить. Мысль покуситься на жизнь его величества зародилась у меня под влиянием социально-революционных учений; я принадлежу к русской социально-революционной партии, которая признает крайнею несправедливостью то, что большинство народа трудится, а меньшинство пользуется результатами народного труда и всеми благами цивилизации, недоступными для большинства...»
— Излагает складно, — заметил Александр. — И про партию упомянул. Стало быть, такая преступная партия есть. А назвал он сообщников и место их расположения? Где они укрываются? Ваши сыщики про то не ведают...
— Увы, Ваше величество, — уныло согласился Дрентельн. — Пока что след не взят.
— Хрен вам цена, — удовлетворённо протянул Александр.
— Что вы хотите, Ваше величество, ежели весь наш штат — семьдесят душ, а из них двадцать — чиновники для письма. Столь же беден штат и в губерниях: пять офицеров, пятнадцать унтеров да два писаря. Можно ли поспеть?..
— Хлопочите и получите, — буркнул Александр, он был недоволен. — Ладно, читай дальше.
— «Ночь с пятницы на субботу провёл я у одной проститутки, но где она живёт, подробно указать не могу: утром в субботу ушёл от неё, надев на себя чистую накрахмаленную сорочку, бывшую у меня, другую же, грязную, бросил на панель...»
— Готовился, стало быть, к смерти. Что ж, похвальная предусмотрительность. Я должен был бы предъявить ему иск: шинель он мне продырявил. Это не сорочка. Однако же прощу ему великодушно. Дальше...
— «Я не прошёл ещё ворот штаба, как, увидя государя в близком от меня расстоянии, схватил револьвер, впрочем, хотел было отказаться от исполнения своего намерения в этот день, но государь заметил движение моей руки, я понял это и, выхватил револьвер, выстрелил в его величество, находясь от него в пяти-шести шагах, потом, преследуя его, я выстрелил в государя все заряды, почти не целясь. Народ погнался за мной, и, когда меня задержали, я раскусил орех с ядом, который положил себе в рот, идя навстречу государю».
— Слава Богу, яд не подействовал, — резюмировал Александр. — Теперь надобно дознаться, где прячутся его сообщники — он не зря, не для пугания, обмолвился про партию. Всем губернским жандармским управлениям предпиши предпринять тщательные разыскания. Внедрить бы в их сообщество агента да взорвать его изнутри, как они пытаются взорвать нас.
— Будут предприняты все возможные меры, Государь
Но Александр только рукой махнул.
— Меры, меры... Слышу про эти меры и от тебя, и от твоих предместников, а Васька слушает да ест... Скажу без обиняков: в ваши меры у меня нет веры, — и улыбнулся.
Выдавил из себя улыбку и Дрентельн. — Ладно, иди уж, — снисходительно бросил Александр. — Хорошо, попался плохой стрелок,
Дрентельн не нашёлся с ответом. Он был генерал армейский, можно сказать, боевой, и приступил к новой своей должности хоть и рьяно, но то и дело сбиваясь. Сослуживцы злословили: точно старый и худой тарантас по булыжнику: дрен-тельн, дрен-тельн. Да ещё позади пустое ведро привязано: дрен-тельн, дрен-тельн. Мостовая давно не чинена, ухаб за ухабом: дрен-тельн, дрен-тельн...
Впрочем, за Александром Романовичем им жилось совсем не худо. Он их не неволил, не заставлял, высунув язык, гоняться за государственными преступниками. Да и как их изловишь, ежели они чрезвычайно искусно прячутся. А в расставленные сети попадают лишь молокососы, опыта не имеющие. Жандармские офицеры занимались преимущественно распитием шампанского да картами по маленькой, ну и дежурством в очереди у министерских врат, иногда допросами да обысками. Не пыльно, но сытно.
Но после того как на их шефа было совершено покушение, они уж больше не трунили над ним. Александр Романович катил себе в карете в сопровождении адъютанта, когда к ней вплотную подскакал всадник и произвёл три выстрела из револьвера, после чего беспрепятственно ускакал. Это была более бравада, демонстрация, нежели покушение: ну, можно ли было стрелять на скаку в окно кареты по существу не целясь? Скорей всего шефа жандармов решили запугать, а злодей мог прослыть героем в своём преступном кругу. Изловить его тогда не удалось. Но он был схвачен спустя полгода в Таганроге — пропагандировал там среди солдат, вёл себя вызывающе, пожалуй даже глупо, а когда жандармы заявились к нему с обыском, стал отстреливаться. Злоумышленника, который назвался мещанином Мирским, судили и приговорили к смертной казни через повешение. Он подал прошение о помиловании, и по причине чистосердечного раскаяния казнь была заменена пожизненной каторгой.
Меж тем продолжались допросы Соловьёва. Злодей охотно рассказывал о себе — прибыл из Саратовской губернии, ходил в народ, но народ его не понял и не принял, и тогда он решил отправиться в Петербург и убить императора, дабы потрясти всю Россию и заставить её переменить правление. Тогда-де народу выйдет послабление. Когда его спросили, каково он мыслит новое правление, он ответил: всенародное.
— Фанатик при усах, — буркнул Александр, когда ему докладывали о ходе следствия. — Говоришь, яд принял.
— Да, Государь. Но мы тотчас распознали и заставили проглотить противоядие. Всё-таки даже у злодея есть чувство самосохранения, небось думал: а вдруг помилуют.
— Жить хочет каждая тварь, — резюмировал Александр. — Передай думскому голове моё послание за выражение радости по поводу чудесного спасения.
«Благодарю вас, господа, за чувства, выраженные за вас вашим головою, — обращался к петербургским думцам государь. — Я в них никогда не сомневался. Обращаюсь к вам, господа: многие из вас домовладельцы. Нужно, чтобы домовладельцы смотрели за своими дворниками и жильцами. Вы обязаны помогать полиции и не держать подозрительных лиц. Нельзя относиться к этому спустя рукава. Посмотрите, что у нас делается. Скоро честному человеку нельзя будет показаться на улице. Посмотрите, сколько убийств. Хорошо, меня Бог спас. Но бедного Мезенцова они отправили на тот свет. В Дрентельна тоже стреляли. Я надеюсь на вас. Ваша помощь нужна...»