Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества
Шрифт:
Почему я не схватил топор и не разрубил капитана Уилкинсона с макушки до пят, как колят дрова, в которые он хотел ради своего доброго имени превратить «Леди Марию»? Почему я не последовал совету капитана Барлоу? Однако же я не пошевелил и пальцем. А когда в конце концов зашевелился, мы шли прямо на скалы в заливе Уэст-Хоулопен. Я ринулся к помпам и рассказал ребятам всё, как есть: дескать, капитан Уилкинсон ни в грош не ставит ни их жизни, ни мою, а потому пускай прекращают качать и поберегут силы на то, чтобы добраться до берега, поскольку капитан намерен разбить «Леди Марию» о скалы, принеся её в жертву Нептуну, словно хочет таким образом
— Что я говорил? — грозно заорал Уинтерборн. — Этот человек безумец, он просто-напросто рехнулся. А мы-то понадеялись на тебя, понадеялись на твоё слово, Джон. Вот чего стоит твоё слово, пропади всё пропадом!
Он смачно плюнул мне под ноги.
— Можешь оставаться при своём мнении, Уинтерборн, можешь кипеть злостью и плеваться, сколько душе угодно, — спокойно отвечал я. — А я иду на палубу и беру штурвал в свои руки… даже если мне придётся сбросить Уилкинсона за борт. Вдруг ещё удастся найти кусочек отмели и посадить корабль туда…
— Я помогу тебе его сбрасывать, — потирая руки, вызвался Гарри-Лебёдка. — Даже если больше ничего не успею в этой жизни.
— Я тоже, — сказал малыш Керуэн, не вызвав у ребят и намёка на усмешку.
— Предупреждаю, это называется бунтом, — пояснил я. — Но нам тут некогда составлять круговую грамоту [8] или давать устную клятву. Беру всё на себя.
Мы торопливо вывалились на палубу и ввели в курс дела остальных матросов, после чего во главе со мной двинулись на ют. Я подошёл к Уилкинсону.
8
Документ (в данном случае клятва заговорщиков), в котором подписи ставились по кругу, чтобы невозможно было определить, кто подписался первым.
— Капитан, я забираю у вас бразды правления, — сказал я. — Если есть хоть малейший шанс провести «Леди Марию» мимо скал и выбросить на отмель, я собираюсь им воспользоваться.
Поначалу капитан Уилкинсон даже не ответил, точно не понял моих слов. Отвернувшись от него, я двинулся к рулевым, но успел сделать всего несколько шагов, когда до меня донёсся его истошный вопль, а следом — предупреждающий крик не кого иного, как Уинтерборна. Предупреждение опоздало: меня настиг чудовищный удар по плечу, от которого я, не без помощи качки, спотыкаясь, пролетел через палубу до самого фальшборта и застрял там. Цепкие руки схватили меня за платье, и в следующий миг я уже находился в свободном падении к пенящимся, сокрушительным волнам.
Вы, конечно, догадываетесь, что я остался в живых, поскольку сам описываю происшедшее. Но, падая, я прощался с жизнью, а это не самое приятное ощущение для человека, который не верит в её продолжение после смерти. Впрочем, у меня была надежда не утонуть, а остаться плавать на поверхности. Плавать я выучился у одного старого индейца из Норфолка, где мы грузили табак, посчитав, что это умение когда-нибудь сгодится. Тогда все только смеялись и качали головами при виде того, как мне в рот попадает вода, как я откашливаюсь и плююсь, словно чахоточный. Плавающий моряк казался им смехотворным зрелищем. Но теперь, когда «Леди Мария» находилась в нескольких кабельтовых от зазубренных утёсов мыса Олд-Хед, ребятам было не до смеха.
С гребня волны, на который меня вынесло, точно пустую бутылку, я разглядел Уилкинсона: он снова стоял на юте, устремив взор
Когда я в следующий раз взлетел на гребень волны, матросы, словно по команде, попадали навзничь. Стоймя остался только капитан Уилкинсон, который словно прирос к палубе. Тут только до меня донеслись грохот, стук и треск разламывающегося, раскалывающегося, скручиваемого дерева. И ещё крики ужаса, пропадавшие и возникавшие вновь по мере того, как я поднимался и опускался вместе с волнами. «Леди Марию» развернуло и боком понесло на следующий зубчатый утёс.
Теперь, когда она шла медленнее, я начал неумолимо нагонять её. Я всячески старался зайти к кораблю с борта, но мне надо было бороться с приливом, и сил едва хватало на то, чтобы среди этой пены вовремя набирать в лёгкие воздух. Впрочем, судно и спасло меня, потому что долго я бы так не протянул. Внезапно мои руки нащупали кусок оторванной обшивки, я судорожно уцепился за него и подтянулся, как на плот. Я затих, пытаясь отдышаться. Больше делать было нечего.
Прежде чем меня бросило на скалы, я в последний раз увидел неподвижную фигуру капитана Уилкинсона на разламывающейся пополам корме и услышал предсмертный крик малыша Керуэна.
— Сильвер, Джон Сильвер! — взывал он. — Помоги мне!
Но я ничего не мог поделать в этом кошмаре. Я, гораздый на обещания Долговязый Джон Сильвер, сам был беззащитен. Последней крутой волной меня возносило всё выше и выше… вот я застыл на её вершине, между небом и преисподней… и волна, словно запутавшись сама в себе, разбилась на множество водоворотов и каскадов, среди которых барахтался я со своим плотиком. И я отчётливо помню безумную отвратительную горечь, которую успел почувствовать оттого, что мне, наделённому столь необычайной жаждой жизни, предстоит сейчас умереть.
Когда я открыл глаза — а я, видимо, зажмурился вместо того, чтобы смотреть смерти в лицо, — то сначала просто не поверил им. Ведь в противном случае получалось, что я нахожусь в каком-то туннеле и меня на моём куске обшивки несёт к просвету, который, судя по всему, должен находиться по ту сторону Олд-Хеда. Но я абсолютно серьёзно спрашивал себя, жив я или мёртв, пока не расслышал усиленные эхом крики тех, кому ещё предстояло погибнуть, и глухой рокот валов к западу от скал. Значит, я был жив, и мне захотелось радостно завопить по этому поводу, однако горле стянуло невидимой петлёй, и я не смог выдавить из себя ни звука. Жив-то я жив, подумал я, прежде чем лишиться чувств, зато, кажется, онемел.
8
Снова придя в себя, я увидел косматую бороду, обеспокоенные, но весьма благожелательные глаза и ворох ярко-рыжих волос на фоне пасмурного неба.
— Не волнуйся, — произнёс голос из бороды. — Всё будет в порядке.
Я с трудом приподнялся до полулежачего состояния и опёрся на локоть. Всё моё тело, начиная от подошв и кончая макушкой, ныло и саднило. Я стал развалиной вроде «Леди Марии», грудой щепы, годной только на растопку.
Незнакомец поднёс к моим губам фляжку, и я почувствовал, как ром обжигает мне горло и разливается по нутру. Я следил за его распространением, пока он не достиг конечностей, и от вернувшегося к пальцам тепла боль не усилилась.