«Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии
Шрифт:
Начались наши скитания по лесам. Мокрые, продрогшие, голодные, мы всюду натыкались на немцев и, как затравленные зайцы, снова поворачивали назад. На ходу саперы делали настилы для лошадей с повозками, в которых везли медицинское оборудование. Лошади гибли одна за другой — засасывали болота, это страшное зрелище. Целыми днями мы, мокрые по пояс, бродили с баграми между деревьями. Наверное, прошло 5–7 дней, когда ночью мы наконец вышли на крошечный пятачок сухой земли около р. Глушица и стали обосновываться. Срочно сооружались из хвойных веток шалаши, операционная-перевязочная, шалаши для стационара, где лежали раненые.
Голод был нестерпимый. Поели всех лошадей, вырвали до последней травинки кислицу. Ни хлеба, ни сухарей. Иногда прорывались самолеты У-2, сбрасывали сухари в бумажных мешках и почту, а также листовки, которые вселяли
Кончался перевязочный и хирургический материал, работать становилось нечем. Сорванные тесемки с индивидуальных пакетов расщепляли, стерилизовали и перевязывали этими нитками сосуды во время операций. Люди пухли от голода. Два санитара умерли от истощения. Раненым, кроме хвойного горячего чая, ничего не давали — нечего было дать. Сырость, холод, комары, голод изводили. Даже лечь было негде: под ногами колебалось торфяное болото — ходили, как по матрацу. День и ночь над головой с воем проносились снаряды и мины. Иногда случались разрывы совсем рядом. Например, было прямое попадание в хибарку, где располагались прокуратура и особый отдел.
Целыми днями вился над головой корректировщик, а за ним взлетали бомбардировщики или черные самолеты с белой свастикой. На бреющем полете они включали адскую сирену, от которой стыла в жилах кровь. Люди метались в ужасе, мы старались всех успокоить и завести под деревья или в шалаши. Мы ждали помощи и надеялись. День и ночь телефонист держал трубку возле уха; ждали приказа о выходе.
И вот приказ получен. В ночь с 24 на 25 июня нам разрешили покинуть это ужасное место. Поступил приказ выводить армию любыми средствами. И вот в 23.00 все подразделения, в том числе и редакция газеты «Отвага», сгруппировались под деревьями, чтобы выходить, пока не рассвело (а ведь стояли белые ночи). Долго искали дорогу, дважды, заслышав поблизости немецкую речь, всем отрядом поворачивали назад. Наконец дорогу нашли. О боже, что это была за дорога! Жидкая грязь по колено, кругом разбитая узкоколейка, все усыпано мертвыми телами, автоматами, различными вещами, даже патефоны валялись в грязи. Начался выход. Повсюду падали люди, появились раненые, сначала мы пытались их нести. Потом попали в такое пекло, что трудно описать словами. Все гремело, пылало, носились трассирующие пули. Казалось, наступил конец света… Невозможно было поднять головы; ползли по шею в грязи по-пластунски, а из кустарника раздавалось хоровое монотонное: «Рус, сдавайсь, рус, сдавайсь…» На глазах гибли те, с кем пережили весь ужас окружения. Живые ползли, каждый надеялся выжить, ведь за плечами всего 18–19 лет.
Не могу описать всего, что пришлось пережить за эту ночь с 23 часов 24-го до 5 утра 25 июня 1942 г., когда мы, измученные вконец, выползли к своим, нашим дорогим солдатам-саперам, делавшим дорогу-настил. Из нашей медсанроты вышло восемь человек. Нас окружили большим вниманием, ослабевших укладывали в вагонетки и отправляли в госпитали. По всему лесу были устроены продпункты, столовые, банно-прачечные пункты, госпитали. На нас смотрели, как на выходцев с того света.
В окружении меня ударило взрывной волной, я оглохла, говорила с трудом. Но никто из нас не пошел в госпиталь — не хотели расставаться. Так шли мы с неделю, отдыхали по пути, питаясь в продпунктах. Потом остановились на высоком берегу Волхова в лесу и стали ожидать остальных, вышедших из окружения. Когда все было закончено, нас сгруппировали, отправили в Малую Вишеру, оттуда эшелоном на переформировку в г. Буй Ярославской области. В середине августа меня в числе шести медиков нашей роты направили в Главмедупр в Москву, а оттуда — по другим фронтам.
Так закончилось мое пребывание во 2-й ударной армии Волховского фронта.
Сейчас, когда прошло столько лет, мне иногда кажется: неужели все это было? Уж не кошмарный ли это сон?
Е. Л. Балакина (Назарова),
бывш. медсестра медсанроты 59-й осбр
И. П. Паньков
Рядом с поэтом
С Мусой Джалилем мы встретились в первый раз в начале апреля 1942 г. Это было на Волховском фронте, во 2-й ударной армии.
Я служил в тот период старшим инструктором политотдела 59-й осбр в звании старшего политрука. Подразделения бригады располагались между деревнями Дубовик, Малое и Большое Еглино.
В Дубовике 26 февраля 1942 г. погиб Всеволод Эдуардович Багрицкий, работник редакции армейской газеты «Отвага» — Севка, как звали молодого поэта журналисты «Отваги».
В начале апреля 1942 г. на Волховский фронт приехал в качестве военного корреспондента армейской газеты «Отвага» Муса Джалиль. Редакция газеты, а также штаб и политотдел армии размещались в с. Огорелье. Как пропагандист политотдела 59-й, я часто посещал по разным делам политотдел армии и при этом непременно заходил в редакцию газеты. В «Отваге» печатали мои статьи и заметки. Я хорошо знал работников редакции — редактора, батальонного комиссара Николая Дмитриевича Румянцева, литературного сотрудника Лазаря Борисовича Перльмуттера, работника редакции Евгения Вучетича (впоследствии известного скульптора) и других.
Однажды, после какого-то совещания в политотделе армии, я зашел в редакцию «Отваги». Н. Д. Румянцев мне говорит:
— У нас новый сотрудник, познакомьтесь.
Ко мне подошел среднего роста, смуглый, с приятным лицом человек и назвал себя:
— Муса Залилов.
С Залиловым (Джалилем) мы быстро нашли общий язык. Оказалось, Джалиль, по национальности татарин, родился в Оренбургской области, учился в МГУ, где учился и я, работал в Казани (а я уроженец Чувашской АССР). Наши характеры во многом совпадали, вплоть до того, что мы оба были непьющие и некурящие, оба гуманитарии (я — историк, Джалиль — литератор).
Еще в студенческие годы я заинтересовался историей народов Поволжья, а в послевоенные годы опубликовал ряд исследований по истории чувашей, казанских татар, калмыков. Однажды я поделился с М. Джалилем своими соображениями о месте и значении Волжско-Камской Болгарии для истории народов Среднего Поволжья. Каково же было мое удивление, когда Муса начал рассказывать историю волжских болгар как квалифицированный историк. Он прекрасно знал историю Казани — наиболее северного центра Волжско-Камской Болгарии.
В апреле подразделения 59-й стрелковой бригады вели бои в районе Малого и Большого Еглина. Отсюда до д. Огорелье было 40–50 км. Здесь была проложена железнодорожная узкоколейка, облегчавшая связь частей армии с ее штабом. Пользуясь этой узкоколейкой, я нередко выезжал в политотдел и штаб армии для решения различных вопросов.
После каждой поездки я оставлял время, чтобы зайти в редакцию «Отваги» и навестить М. Джалиля. Во время этих встреч я близко познакомился с его творчеством.
Однажды Муса прочитал мне свое новое стихотворение «Твоя доля»:
Мы наступаем. Всюду груды лома, Винтовок, пушек — признаки разгрома, Вот каска, неказистая на вид, С кокардой на боку в траве лежит. Заржавела. Владелец сгнил. Могила На перекрестке высится уныло. Слепили крест, сломав какой-то шест, И каску нахлобучили на крест, Стервятники и мокрые вороны Над ним ясик читают похоронный. Тот, кто зарыт здесь, будучи живым, Был множеством желаний одержим: На этих землях властвовать хотел он Помещиком, сатрапом оголтелым. В его воображении тупом Народ наш гордый жалким был рабом. Но горьким был фашист застигнут крахом — Он сам под землю лег холодным прахом. Да, так, фашист, задумал ты хитро, Но не тебе делить страны добро! Аршин земли да крест дубовый в поле — Вот, — как гласит присловье, — серебро, Которое пришлось тебе на долю!