Долорес Клэйборн
Шрифт:
— Мамочка, — спрашивает, — а почему ты сама не можешь? А то мы с Джои мультики смотрим.
— Отдыхаю, — отвечаю ей.
— Во-во! — отзывается Джо из-за газеты. — Она столько языком намолола, что дух перевести не может! — И захохотал.
Этот смех все и решил. Я тут же поклялась себе, что он больше до меня не дотронется или дорого заплатит.
Поужинали мы как обычно; а потом, как обычно, телевизор посмотрели — я и старшие с дивана, а Малыш Пит на коленях у отца в большом кресле. Пит, как обычно, прямо перед телевизором и заснул в половине восьмого, и Джо унес его в кровать. Час спустя я отослала спать Джо Младшего, а Селена
Но в тот вечер я в свой час спать не пошла, а осталась сидеть с Джо. Спина у меня полегчала. И можно было сделать то, что я задумала. Может, я и трусила, но теперь не помню. Я все ждала, чтоб он задремал. И дождалась.
Тогда я встала, прошла на кухню и взяла со стола сливочник. Я его не специально выбрала, он на столе остался только потому, что очередь убираться была Джо Младшего, ну, и он забыл поставить сливочник в холодильник. Джо Младший всегда чего-нибудь да забывал: убрать сливочник, накрыть масленку крышкой, обернуть хлеб так, чтобы верхний кусок к утру не зачерствел, — и теперь, когда я смотрю в телевизионных новостях, как он речь произносит или интервью дает, обязательно про это вспоминаю… и все думаю, что бы сказали демократы, если бы узнали, что лидер большинства в сенате штата Мэн в одиннадцать лет не умел толком убрать все с кухонного стола. Все равно я им горжусь, так и запомните. Я им горжусь, хоть он и распроклятый демократ!
Ну и на этот раз он забыл убрать именно то, что мне требовалось. Маленький, но тяжелый и как раз мне по руке. Я подошла к дровам и взяла топорик, который у нас лежал на полке над ними. Потом вернулась в гостиную, где он дрыхнул. Сливочник я зажимала в правой руке, размахнулась и ударила его по скуле. Сливочник разлетелся вдребезги.
Ну он, конечно, сразу встрепенулся, Энди. И слышал бы ты его! Заорал? Бог Отец и сыночек Иисус! Ревел, как бык, которому висюльку ворота защемили. Глаза вытаращил, руку к уху прижимает, а между пальцами уже кровь течет. Щека вся в белых брызгах и это мочало, которое он бачками величал, тоже.
— Знаешь что, Джо, — говорю. — Усталость-то мою как рукой сняло.
Тут слышу, Селена с постели соскочила, но оглянуться боюсь. Как раз влипну — он, когда хотел, был как змея быстрый. Топорик я держала в левой руке, опустив так, что он почти был фартуком закрыт. И когда Джо хотел встать с кресла, я топорик приподняла и ему показала.
— Не хочешь, чтоб он у тебя в голове застрял, Джо, так лучше сядь, — говорю.
На секунду мне померещилось, что он решил встать. Тут бы ему и конец пришел, я ведь не шутила. И он это понял — так и застыл с задницей над сиденьем дюймов эдак в пяти.
— Мама? — кричит Селена из двери своей комнаты.
— Ложись, ложись, детка, — говорю, а сама глаз с Джо не свожу. — У нас тут с твоим отцом небольшой разговор.
— Ничего не случилось?
— Да нет, — говорю. — Верно, Джо?
— Угу, — говорит. — Все хорошо.
Я услышала, как она пару шагов назад сделала, только дверь-то ее не сразу стукнула — секунд, может, через десять или через пятнадцать. И я знала, что девочка стоит там и смотрит на нас. Джо так и замер — одной рукой на ручку кресла опирается, а задница висит над сиденьем. Тут слышим — ее дверь закрылась, и Джо,
Тут он сел и руку от уха отнял. А она вся в крови и ухо тоже — но только рука не распухла, а ухо уже успело.
— Сука! Ну ты получишь! — говорит он.
— Получу? — отвечаю. — Только ты одно запомни, Джо Сент-Джордж: все, что получу, я тебе вдвойне верну.
А он ухмыляется, точно не верит тому, что слышит.
— Ну так, значит, мне тебя убить придется, а?
Он еще договорить не успел, а я ему топорик протягиваю. Даже и не собиралась. Но чуть увидела топорик у него в руке, сразу поняла — ничего другого сделать я не могла.
— Давай, — говорю. — Только прямо с первого, чтоб мне не мучиться.
Он на меня посмотрел, потом на топорик, а потом опять на меня. Вытаращился — просто смешно, не будь дело таким серьезным.
— А кончишь, так подогрей кастрюльку да и поужинай еще раз, — говорю ему. — Ешь до отвала, потому как попадешь в тюрьму, а я что-то не слышала, чтоб в тюрьме домашним кормили. Думается, для начала отправят тебя в Белфаст. Уж наверняка найдется у них оранжевый костюмчик как раз по тебе.
— Заткнись, дырка, — говорит он.
Как же, жди!
— А после, — говорю, — скорее всего ты угодишь в Шошенк, и я твердо знаю, там еду горячей не подают. И по пятницам тебя не будут отпускать, чтоб ты вечер за покером провел с твоими пивнушными дружками. А я только одного прошу — чтоб побыстрее и чтоб дети твоей работы не увидели, когда кончишь.
И тут я закрыла глаза. Я была почти уверена, что он этого не сделает, да только от «почти» мало радости, когда дело идет о твоей жизни. Вот что я в тот вечер узнала. Стою с закрытыми глазами, вижу одну черноту и гадаю, каково это будет, когда топорик разрубит мне нос, и губы, и подбородок. Еще помню, я подумала, что перед смертью успею почувствовать вкус щепочек на лезвии. И обрадовалась, что наточила его всего за два-три дня до этого. Уж если он меня убьет, то хоть не тупым топором.
Лет десять я так простояла. А потом он сказал — сварливо эдак и сердито:
— Так ты будешь ложиться или останешься торчать тут, точно Хелен Келлер, которой парень снится?
Открываю глаза и вижу: он топорик под кресло положил — из-под края чехла кончик рукоятки торчал. А газета ему на ноги упала, точно карточный домик. Он нагнулся, поднял ее и встряхнул, будто ничего не случилось — ну совсем ничего, да только по щеке у него текла кровь из уха, а руки чуть-чуть вздрагивали, так что газета шуршала. На первой и последней страницах остались красные отпечатки его пальцев, и я решила сжечь чертову газетенку, прежде чем он ляжет, чтоб дети ее не увидали и поняли, что что-то было неладно.
— Я лягу, только прежде нам, Джо, нужно до конца разобраться.
Тут он посмотрел на меня и пробурчал сквозь зубы:
— Ты не очень-то, Долорес. Не то как бы тебе не ошибиться. Лучше не доводи меня.
— А я и не довожу, — говорю. — Только больше ты меня и пальцем не тронешь, вот и все. А попробуешь, так кто-то из нас угодит в больницу. Или в морг.
Он на меня долго смотрел, очень долго. А я на него, Энди. Топорик под креслом лежал, только не в нем дело было. Просто я знала — опущу глаза прежде него, и уж тогда тычкам в шею и охаживаниям по спине конца не будет. Ну под конец он глаза на газету опустил и буркнул: