Должность во Вселенной
Шрифт:
Было тошно смотреть, как стройплощадки, начиная с 3-го уровня, только на восемь, реже на шестнадцать часов из 72 возможных (а на высотах за сто метров и вовсе из 120–180 возможных) заполнялись работающими людьми, а остальное время пребывали в запустении. Каменел неиспользованный раствор, ржавели, распуская на стыках в бетоне мерзкие пятна, трубы и прутья арматуры, покрывались плесенью углы. «Послушайте, этак придется начинать текущий ремонт, не закончив помещений!» — тревожился Зискинд. Стоило захватывать Шар, целиться на эксплуатацию сверхускоренного времени, чтобы пасовать перед элементарным «долгостроем»!
И
И рабочие не против были отхватить за эти два сверхурочных часа полную, хорошо оплаченную смену; свои, штатные, и вовсе соглашались пребывать наверху хоть сутками, если при этом окажется, что к вечеру они нормально вернутся домой. И работа пошла веселей: при взгляде снизу этажи башни росли на глазах.
И те, кто вслед за строителями осваивал башню, разворачивали в ней службы, мастерские, лаборатории, начинали в НПВ новые исследования и испытания, смотрели на дело совершенно так же. Никто не был против. Но все упиралось в знаменитый международный жест: потирание большого пальца об указательный и средний — и в не менее знаменитый международный термин «pety-mety». [1] За работу надо платить. За хорошую работу надо платить хорошо. За большую надо платить много.
1
Пети-мети. (Здесь и далее примечания автора).
К концу зимы о Шаре у населения пошла слава как об Эльдорадо с бешеными заработками. К нему стал тесниться далеко не лучший работник: рвач, несун, халтурщик. Многих пришлось, уличив в недобросовестности, в опасных недоделках, гнать. Эти тоже пускали славу: о произволе, нещадной эксплуатации… А когда руководители других катаганских предприятий заметили, что работники, которым они не препятствовали, за два сверхурочных часа в НИИ НПВ выматываются, будто вкалывали две смены, и на следующий день у них работа не идет, да узнали, что там они получают больше, чем на основной работе, — посыпались протесты.
Конечным результатом этого было возведение за три месяца сооружения, которое иначе не поставить за многие годы, и развертывание в нем уникальных исследований и испытаний; был ценнейший опыт организации сложных работ в неоднородном пространстве-времени. Но и у зампредседателя Госкомтруда были основания нагрянуть с ревизией. Его и ждали — но не так скоро.
Внешнее кольцо башни опиралось на двадцать четыре бетонные опоры. В высоте они смыкались арками. Первое, что бросилось в глаза Валерьяну Вениаминовичу, это новенький лозунг над ближней, золотыми буквами на праздничном пурпуре:
ВОДИТЕЛЬ!
Пец, заглядевшись на него, споткнулся, ругнулся: «Ну, Петренко!..» Под арки справа неспешно въезжали на спиральную дорогу груженые машины, скрывались за кольцом, через минуту появлялись над его рваным краем, все разгоняясь (по впечатлению снизу) и повышая до истошного воя, до визга звук мотора. Казалось невероятным, что центробежные силы не сбрасывают со спирали летящие на такой скорости машины; зрелище было не для слабонервных.
Другая, большая часть грузовиков оставляла привезенное внизу, у складов и подъемников. Сейчас здесь скопилось около сотни машин; к середине дня соберется сотни полторы-две. Эта — дневная — волна на грузопотоке была опасна заторами.
Валерьян Вениаминович спешил к осевому стволу. Вокруг кивали хоботами краны, катили тележки-автокары, шли люди. В динамиках слышался голос диспетчера: «Машина 22–14 на спираль, выгрузка на 9-м уровне… Машина 40–55, к восьмому складу… Машина 72–02 и машина 72–05, разворачивайтесь к выездным воротам, вас разгрузят на кольце. Быстрей, быстрей!..» («Эт-то еще что за новости?» — остановился на секунду директор, но тотчас спохватился, заспешил: вперед, вверх, там он все выяснит!)
Пец прошел под выступом спирали, миновал арку пониже, между опорами промежуточного слоя. Осевая башня опиралась на три бетонные лопасти, как ракета на стабилизатор. Стены ее уносились ввысь, сияя полосами освещенных окон; здесь было сумеречно, средний слой (его этажи тоже светились, голубея с высотой) отгораживал башню от блеска дня.
— Валерьян Вениаминович!
Останавливать руководителей внизу, обращаться к ним было запрещено категорическим приказом. Но это был исключительный случай: перед Пецем возник референт Синица. Он шагал от башни, но развернулся, пошел рядом с директором:
— Я говорю: может, внизу их поводить подольше, пока… — он не окончил вопроса. — Тоже есть что показать.
Валерьян Вениаминович покосился на него. У референта Синицы были круглые щеки, мягкие черты лица, густая шевелюра; по-женски длинные ресницы придавали глубину ясным глазам — и по глазам было видно, что он все понимает. Референту было двадцать восемь лет.
— Нет, Валя, — отрубил на ходу директор. — Пусть идут куда пожелают, смотрят что захотят. Вы — только провожатый. Все!
Пец вошел в кабину сквозного лифта осевой башни. Вместе с ним втиснулись еще человек пятнадцать, явно сверх нормы. Ну да пока бог миловал. За минуту подъема директор успел кое с кем поздороваться, перекинуться словом.
На уровень «7,5» лифт доставил Валерьяна Вениаминовича к шестидесяти четырем тридцати — координаторным. Здесь можно было вымыть руки и смочить виски в туалете, вздохнуть полной грудью, не спешить. Кольцевой коридор устилала зеленая, изрядно затоптанная дорожка; двери были обиты кожей, паркет натерт, стены выкрашены до уровня плеч под ореховое дерево. «Иллюзия бюрократического уюта», — усмехнулся Пец.
Утренняя секретарша Нина Николаевна, миловидная худая женщина средних лет, поднялась навстречу директору. Валерьян Вениаминович поздоровался, тронул дверь в приемной слева, корневскую: заперта.