Дом аптекаря
Шрифт:
— Моя баржа радиоактивная?
— Нет, но у вас, вероятно, есть тефлоновая сковородка. Технологический процесс предусматривает использование радиоактивности для закрепления тефлона на сковородке. Это лишь один пример. Второй — буквально все фрукты и овощи в вашем холодильнике тоже были облучены.
— Стоп! Хватит!
Он осторожно поводил детектором по картине: сначала с одной стороны, потом — с другой. Прибор мирно пощелкивал. Закончив, Дрест опустился на пол.
— Чисто. Вы сами слышали — частота сигнала не менялась, значит, ничего нет,
— Я искала свою баржу. Были бы ключи, вас бы не побеспокоила.
Они оделись, забрали картину, ключи и пластинки. На выходе из мастерской им встретился мужчина, которого Дрест представил как своего брата и партнера по бизнесу.
На «Спекулянте» все было, как до затопления. Рут словно вернулась в счастливые времена, предшествовавшие знакомству со старушкой, которой она так необдуманно, не предполагая последствий, помогла перейти через улицу. Дрест уже подключил электричество. Сухо, тепло, уютно, вещи на своих местах, «Еврейская невеста» на стене, фотография родителей на столике. На обшивке никаких следов воды. Старые бархатные шторы высушены, отглажены и положены на стул. Пластинки вернулись на полку, розовый проигрыватель там, где ему и положено быть.
Чудеса, да и только.
«Его послали мне небеса», — подумала Рут.
В порыве чувств она обняла своего спасителя и тут же отстранилась.
— Не знаю, как вас и благодарить. В последнее время у меня все идет наперекосяк, а тут… очень любезно с вашей стороны.
— Я лишь делаю свою работу.
Рут наградила его улыбкой и подошла к иллюминатору. На стеклянной подвеске уже появилась тонкая сеточка паутины.
— Ну, если уж пауки вернулись, то пора возвращаться и хозяйке.
На столе в гостиной обнаружились бутылка бордо и ваза с фруктами.
— Знак любезности. Маленький сюрприз от компании. — Дрест поклонился с галантностью вышколенного слуги.
Рут нашла штопор, открыла бутылку и, погасив свет, зажгла свечу. Дрест поставил пластинку.
— Чувствуйте себя как дома, — предложила Рут. — И сбросьте эти… колодки.
Он снял кломпы. Они сели, чокнулись и молча выпили, слушая Лил Армстронг.
Дальше — лучше.
Разговоры, музыка, вино и приятная, расслабляющая обстановка.
У нее есть дом.
Она не облучилась.
И даже не одинока.
Вино, с его благоухающим ароматом дубовой бочки и давно минувшего лета, подействовало на Рут куда сильнее, чем шнапс. А может, одно наложилось на другое. Оно согревало кровь и поднимало настроение. Рут чувствовала, что достигла того состояния умеренной эйфории, которое равнозначно мудрости или философии и при котором мозг, подобно тропическому цветку, раскрывается и подставляет лепестки животворным лучам приятного общения.
Она даже не могла припомнить, когда в последний раз чувствовала себя настолько хорошо.
Даже боль в икре стала затихать. И в этом невероятном космическом
Певцы и джазмены, которых они оба знали, имена которых отзывались одинаковым чувством: Лорел Уотсон, Бесси Смит, Валайда Сноу, Эва Тейлор, Кларенс Уильямс…
— Боюсь признаться, но у меня слабость к техно и трансу.
— С врачом не консультировался?
— Обычный для одиноких мужчин синдром. Вдруг обнаруживаешь, что тебе уже сорок и что ты далеко не молод. Вот и пытаешься обмануть время, перенимая привычки юного поколения.
— Хватаешься за соломинку.
— Хватаешься за все, что попадется.
Мысленно она уже сделала пометку — «не женат». Но к чему этот разговор? Уж не намекает ли он на что-то? Она подумала, потом подумала еще и приказала себе остановиться. Какого черта! Ей сейчас не до этого. О том, чтобы влюбиться, не может быть и речи. Других проблем хватает. Да и моральное состояние не самое подходящее. В последнее время Рут даже не надеялась, что когда-нибудь в кого-то влюбится. Надежды вредны. Надежды сводят людей с ума. Не надежда ей нужна, а двойная прививка от меланхолии и отчаяния. Другими словами, то же, что и всегда.
— В чем прелесть быть фанатом старого джаза, так это в том, что он тебя не старит, — мечтательно заметила Рут. — Это пренатальная ностальгия. Он приходит и уходит, а потом возвращается с очередной волной возрождения.
— Расскажи о себе, — попросил Дрест.
— Уже рассказывала.
— Расскажи что-нибудь еще. Прошу из чистого любопытства.
— Подожди пару месяцев, пока опубликуют официальную биографию.
Он налил еще по бокалу вина.
— Я люблю детей и животных, — начала Рут и тут же поправилась: — Не всех, конечно, а только некоторых. Когда нужно, могу быть умной. А в остальном обычная девушка, которая давно перестала удивляться и верить в чудеса.
Дрест изобразил грустного клоуна.
— А вообще, если честно, — продолжала Рут, — я стерва и дерьмо. И слишком стара, чтобы измениться.
— Моя мать всегда говорила, что измениться никогда не поздно.
— Вот как? А моя говорила так: «Если ты не заткнешься, спать пойдешь без ужина».
— Вот, значит, откуда берутся стервы.
— Ты прав. Я жертва. Я всегда говорила, что думала, а это мало кому нравится. Твою ведь баржу, наверное, еще никто не топил.
Дрест рассмеялся.
— Вообще-то однажды было. Брат — тот, которого мы встретили возле мастерской, — утопил в ванне моих пластмассовых уточек. Это случилось лет тридцать пять назад. А вообще я стараюсь держаться на плаву. Иначе нельзя. Такой у нас семейный бизнес.
— Моряк всегда моряк, — улыбнулась Рут и вдруг почувствовала, что жутко устала.
Она опустилась на пол и легла, положив под голову руки. Над ней был люк. Приближалась ночь, мало, впрочем, чем отличающаяся от серого, унылого дня. Вверху клубился туман, а в стекле отражались маленький вертикальный глаз мигающей свечи и картина — желтый гриб мимозы и атласное платье Эстер.