Дом аптекаря
Шрифт:
Рут посмотрела в окно, на дом Лидии.
Похоже, этих двоих связывали родственные чувства. Интересно, часто ли они таращатся друг на друга, разделенные каналом, но связанные общей бессильной злобой, — двое, на протяжении полувека ведущие молчаливую игру под названием «Возненавидь соседа твоего».
Безумие.
Безумие, которому необходимо положить конец.
Скиль натянул на голову черную ленту, сделавшую его похожим на киношного пирата, и опустил закрепленные на ней окуляры. Потом раскрыл папку и вперил взгляд в первую картину. Зрение у него было,
Вряд ли у него есть шанс держать Лидию под наблюдением, подумала Рут.
Старый хрыч просто-напросто трещал по швам.
В комнату просочился слабый запах гари.
Скиль сдвинул окуляр на лоб и поднял голову. Руки и подбородок заметно дрожали.
— Что это все означает? — спросил он.
Рут заглянула ему через плечо.
Картинка была другая, не та, которую объясняла ей девушка.
— Ну… — неуверенно протянула она. — Поезд — это типа наш путь через жизнь. Видите… вот станции… ответвления… Люди садятся в вагоны или… или сходят. Потом рельсы расходятся. Одни едут вон в тот оазис… вверху, а другие попадают к большому черному вулкану. Там стервятники на скалах… огонь… лава… Смысл в том, что… ну, вы как вроде не знаете, куда попадете, пока не попадете…
Скиль смотрел на нее с молчаливым недоумением.
— Вот и весь смысл… — Рут не знала, что еще сказать. — Типа того… Есть, конечно, и другие смыслы, но я их еще не придумала. А в принципе…
— А в принципе… — бесстрастно и размеренно повторил старик, словно пытаясь постичь скрытое в этих словах тайное послание. Хмурое лицо его потемнело. Он снова повернулся к картинке, на этот раз с явным отвращением.
— Судьба, — пробормотала Рут, всей душой желая перенестись куда-нибудь подальше отсюда. — Рельсы. Рай. Ад. Вроде как современная аллегория.
Она лишь теперь заметила стоящего на краю вулкана немецкого штурмовика. Скиль тоже его увидел.
— Солдат… он, конечно, возвращает нас к войне, — ухватившись за представившуюся возможность и сама удивляясь своему оппортунизму, затараторила Рут. — Вы, наверное, и сами догадались. Были там, когда…
— Там? Я был здесь… здесь, юная леди! Я никуда отсюда не уезжал.
— Черт… хреново… В смысле, наверное, здесь было несладко. Все эти нацисты кругом…
— Да, очень несладко, — задумчиво произнес Скиль, захваченный на мгновение воспоминаниями. — В людях проявлялось все самое лучшее… и самое плохое.
— А вы с ними встречались? — спросила Рут. — С нацистами?
Старик уставился на нее и вдруг чихнул с такой силой, что брызги полетели во все стороны, а несколько капель упали на акварель. Краски тут же начали расползаться. Скиль вынул огромный шелковый платок и вытер нос. Сделал он это довольно небрежно, потому что на верхней губе осталась похожая на щупальце полоска слизи. Потом старик снял очки и протер стекла.
— Кто вы такая, и что
Рут пожала плечами:
— Я всего лишь рассказываю про свою картину. Вы же сами меня пригласили.
— Но я думал, что вы пришли по поводу моей картины. Разве вы не из музея?
— Нет. — В ожидании продолжения Рут по привычке вцепилась зубами в ноготь.
— В таком случае кто вы, черт возьми, такая?
— Я же говорила ему… тому… Может, у него плохо со слухом. Я художница. Продаю свои картины. Хожу по…
Из прямоугольной дыры в стене раздался громкий стук, и в следующую секунду в ней появилась платформа.
Так вот оно что. Кухонный лифт.
На столике стояла тарелка. На тарелке лежали два дымящихся тоста. Похоже, источником запаха были именно они.
— Будьте любезны! — Скиль щелкнул пальцами.
Рут перенесла тарелку на стол, предварительно сдвинув в сторону папку. Старик снова опустил окуляры и уставился сквозь толстые стекла на поджаренные кусочки. Сухонькое тело напряглось и дрожало.
— Какого цвета тост? — спросил он.
— Коричневого с черным.
— Ха! — Скиль поднял окуляры и недоверчиво обнюхал обугленные квадратики. — А какого больше, коричневого или черного?
— Боюсь, черного больше.
— Черного, — с отвращением повторил он. При следующих словах голос переключился на более высокий регистр с хрипловатыми фоновыми шумами. — Нет, это была последняя капля. Намеренная провокация! Ему же прекрасно известно, что подгоревший тост содержит канцерогенные вещества. Я бы давно лежал в могиле! Да-да, лежал в могиле, если бы не сохранил ясность рассудка. Я знаю, чего он хочет. Он хочет моей смерти!
Скиль взял оба кусочка и решительно разломил их. Швырнул на тарелку. И стукнул кулаком по столу. В следующую секунду тарелка полетела к платформе, но, не долетев, разбилась о пол.
Костлявые пальцы пробежали по кнопкам пульта. Коляска развернулась и с визгом прыгнула вперед.
Рут поспешно отступила, как перед утюжащим стройплощадку бульдозером.
Коляска остановилась. Не сходя с кресла, Скиль наклонился вперед. Руки у него оказались непропорционально длинными. Прорезанные бледно-голубыми прожилками вен, они высунулись из-под манжет, а изогнутое туловище замерло в неестественно искривленном положении, как будто однажды сложилось подобно перочинному ножу, да так и осталось. Подобрав осколки тарелки и кусочки тостов, он бросил их на платформу и ткнул пальцем в кнопку на стене.
Таков был Скиль.
Высохшая обезьяна, вздорная, крикливая и легковозбудимая.
Платформа уехала вниз.
Коляска развернулась.
Рут закрыла папку и завязала бантиком тесемки.
— Что вы делаете? — спросил Скиль.
— Ухожу. Наверное, не вовремя попала.
— У вас там, полагаю, есть и другие, но смотреть на них я не стану. — Он махнул рукой, перепачканной черными крошками от тоста и сливочным маслом. — Одной вполне достаточно. У вас нет таланта. Абсолютно никакого.