Дом без приведений
Шрифт:
Тогда он мысленно стал искать контакт с этими ужасными глазами, обшаривая силой воображения квартиру за квартирой. Глаз нигде не оказалось, что и немудрено. Ваня ещё покачался. Тишина. Никого. Одиночество. Квартира, битком набитая одиночеством. Оно сквозит из неплотно закрывающихся окон, оно лезет во все щели обманеченных плинтусов. Оно всюду, здесь невозможно дышать от угарной плотности одиночества…
В открытую дверь постучали. Сусанин вздрогнул, опразрачил свой Образ и стал глазами искать табуретку, готовясь охранять свой дом. Не потребовалось. В проёме двери стояла обнажённая девушка, едва
Вошедшая поклонилась старику, прошла в зал и поставила охапку роз в вазу. Расправила, распушила букет, высвобождая во все стороны упругость сочных цветов. Через долю секунды, ваза до середины наполнилась искрящейся голубизной неба водой. Затем Лин снова поклонилась Сусанину, сложив ладошки у груди, развернулась, и ушла сквозь стену.
Видавший виды герой надсадно крякнул. Или кудахтнул. Словом, издал отчётливый, но совершенно неопределённый звук, смысл которого понятен только уже глубоко престарелым мужчинам. Видимо, в жизни Сусанина настал-таки День Непрерывного Шока.
Квартира была захвачена благоуханием роз. Дело оставалось за малым: понять, что делать? На вопрос "кто виноват", он ответ знал прекрасно. И тут, в уме Вани прозвучал его собственный голос: "Иди к Вике!" Сусанин вздрогнул и оглянулся во все стороны. Одиночество квартиры нарушилось огромным букетом роз. Ага! Так вот, что подсказало ему эту гениальную идею! Розы! Знак женственности, символ любви, эмблема поющих птиц! Птицы возвращаются весной домой, вить гнездо, выхаживать птенцов. Она перезимовала, пора, птицам пора вернуться. Весна на дворе. Весна.
Он встал перед зеркалом. Ничего. Ладно, сейчас. Стал уплотнять Образ и вытягивать его до нормальных человеческих размеров. Сперва в отражении проявилось серое облако, затем сгустки стали плотнее, появились краски. Через минуту в зеркале стоял милый старичок с добрыми глазами, в старомодном шушуне и смешных перевязанных чёботах. Иван Спиридонович взял с полки запасные ключи, неловко переставляя ноги вышел на лестничную площадку и впервые закрыл за собой дверь, даже и на ключ.
Нам досконально неизвестно, о чём шёл разговор у Вики со странным старичком. Знаем только, что вечером, откармливая худющего Мишу куриными котлетами, Вика спросила:
– Неет, ты мне ещё раз скажи, ты сам его точно видел? (Миша жевал и кивал выпучив глаза) А тебе он показывал, как просовывает руку сквозь стену?! (неопределённое кивание) Фуу, ну, тогда ладно. Как говорил папа Дяди Фёдора, это только гриппом вместе болеют, с ума сходят по одиночке. И всё-таки… какой бред!
И она нежно чмокнула Мишу в свежеотобритую щёку, ещё красноватую от раздражения, которое с мужской кожей случается, когда наскоро сдирают недельную щетину. В воздухе дребезжал оглушительный аромат роз, уже перемешанный с запахом куриных котлет с поджарой корочкой. Пахло жизнью.
Глава 9.
Изгнание
Кухонный водопровод загремел среди ночи. Один длинный, надсадный визг и три коротких, еле различимых. Звук был несколько приглушён ввиду позднего времени суток.
Люди продолжали спать, проснулись Облики и потянулись на "13-й этаж", в лифтёрку. Не до всех сразу доходило, что объявлен Общий Сбор. Тревога в массах нарастала по мере наполнения этими массами замкнутого пространства лифтовой комнаты. Наконец, все разместились, вновь со стороны напоминая стаю озябших воробьёв на проводах. Огляделись вокруг. Все девяносто шесть Обликов налицо, как штыки. Глазки у всех бегают из стороны в сторону, в попытке понять причину.
Господин Председатель сидел в позе мыслителя, подперев кулаком могучий лоб. Ни на кого не смотрел, думал. Рядом что-то пописывал в замызганный блокнотик сосредоточенный Дзержинский. Он, наоборот, был оживлён и время от времени потирал руки, что, несомненно, означало – скоро кому-то будет несдобровать. По другую руку от господина Председателя ёжился МихСэрыч, утерявший свою знаменитую улыбку, и растерянно покачиваясь. Так же, в непосредственной близости от руководства находились: жующий сигару Черчилль, ошарашенный Ваня Сусанин, озадаченная Дама Пик и, обалдевший совершенно – Утёнок Тим. Они так же никому не смотрели в глаза, явно находясь вкурсе случившегося.
Наконец, господин Председатель выпрямился, обвёл присутствующих тяжёлым взглядом, откашлялся и глухо заговорил. Его голос словно холодом веял на собравшихся, отчего все вокруг постепенно стали поёживаться.
– Дорогие коллеги. Не секрет, что последнее время в нашем доме творятся спорные безобразия. Спорные они, так как направлены вроде бы на благо. А безобразия, потому что это вообще позор. Попраны Правила, нарушены все мыслимые устои. Наш тысячелетний опыт поставлен под сомнение и осквернён. Это должно прекратиться. Для этого мы и собрались.
Господин Председатель, как и все руководящие товарищи, обладал замечательным ораторским даром: он умел произнести большое количество слов, сказав при этом всего одну, довольно-таки заурядную мысль, известную даже детям. Кстати, он уже находился в таком возрасте, когда стал задумываться над созданием собственных мемуаров. В этом деле он проявил бы свой талант в полной мере и, выдавая "нагора" очередную главу, не стал бы утруждать себя досужими мыслями вроде: а что именно я хочу сказать каждым абзацем?
– Мы с вами, друзья, вместе пережили не один десяток лет. Сложных и радостных, простых, скучных, голодных… Мы всегда были рядом с людьми и делили с ними невзгоды, разруху, опустошение, смену ценностей… Радовались, когда они женились и рожали детей, печалились и горевали вместе с ними в их трудные или последние дни. Но! Никогда мы не преступали Закон о Правилах! У нас нет тюрем, мы не собираемся никого исправлять. Мы должны жить, всегда помня о том – кто мы. И – зачем мы. Если кто-то из нас оступается, а, точнее сказать – отступает от наших Правил, это означает только одно: такому не место среди нас и он обязан покинуть нас навсегда. Сгинуть. Так и произойдёт сегодня с тем, кто нарушил всё, что есть у нас ценного. Вы понимаете, о чём я.