Дом без выхода
Шрифт:
Школа находилась в Солсбери, в живописном месте, в двух часах езды от Лондона, но познакомиться с местными достопримечательностями Кате так и не удалось: сразу из аэропорта ее привезли сюда и с тех пор ни разу не разрешили выйти за пределы территории.
Ей все здесь не нравилось: вечное свинцовое небо, и постоянные дожди, туманы и промозглость, и тяжелые викторианские здания учебных и жилых корпусов, где было холодно и сыро. Педагоги и учащиеся — чужие, неприветливые, первое время смотрели на Катю, как дикари на Миклухо-Маклая, и вскоре она уже выла от дурацких вопросов: правда ли, что у нее на родине все поголовно пьют водку и круглый год стоят трескучие морозы?
"Нет! — стиснув зубы, отвечала Катя. — И медведи по улицам тоже не ходят". Отвязались от нее лишь после конфликта
Кроме беспардонной ябеды Уитни соседками по комнате были еще сестры-близняшки Сара и Кора, тусклые, бесцветные. Катю они просто не замечали, да и сама она не слишком стремилась к общению с ними. Из двадцати одноклассниц ей по-настоящему нравилась только одна — симпатичная носастенькая хохотушка из Чехии с труднопроизносимой фамилией, состоящей чуть ли не из одних согласных, но дружба с ней была немыслима, поскольку девочки принадлежали к разным отделениям. Этого странного деления общежитий, постоянного соперничества и даже вражды между ними не только не осуждаемых, но даже подогреваемых педагогами, Катя никак не могла понять. Ей представлялось, что делить всех на "свой — чужой" можно в зависимости от характера или чего-либо другого, но уж во всяком случае не от того, в каком из мрачных, серых, похожих друг на друга как две капли воды корпусов человек проводит вечера и ночи. За свое отделение принято было стоять горой, а первенство, особенно в спортивных соревнованиях, считалось для каждого из трех общежитий делом чести. Спорта Катя вообще не любила, поскольку была слабенькой — в мать — и болезненной. Но в этой школе физической подготовке уделялось огромное внимание. Катя попробовала ездить верхом, но лошадь попалась с норовом, девочка ее боялась, и в результате ноги и бедра были у нее в синяках. Пришлось отказаться от верховой езды и заняться теннисом, гимнастикой и легкой атлетикой.
Учиться оказалось тоже нелегко. Хотя уровень ее знаний во многом оказался выше, чем у остальных, языком она владела не настолько хорошо, чтобы понимать быструю разговорную речь.
Всех учениц, кроме старшеклассниц, заставляли носить школьную форму, дурацкую юбку в складку и клетчатый пиджак. Катя, дома не вылезавшая из джинсов, чувствовала себя неуютно и постоянно мерзла. Но самым тяжелым испытанием оказалась необходимость постоянно, ежесекундно находиться в обществе других людей. Спальни здесь были на несколько человек, ели одновременно всей школой в большой столовой, домашние задания делали в общих классах, отдыхали обязательно вместе, по крайней мере в одних помещениях. Единый для всех насыщенный график не оставлял девочкам ни минуты личного времени, ни малейшей возможности побыть в одиночестве. Здесь даже мылись в общем душе, туалетные кабинки закрывались так, чтобы были видны головы и ноги. Все эти дурацкие правила были для Кати настоящей пыткой, и она из чувства протеста то и дело их нарушала, за что ее постоянно наказывали.
Будучи «совой», полуночницей, Катя дома ложилась спать поздно, не раньше двенадцати, утром поднималась с огромным трудом и в выходные спала до полудня. Здесь же и в будни, и в праздники девочек поднимали в шесть часов, а отбой был в девять. После этого уже нельзя было ни зажечь лампу и почитать, ни встать с кровати — ябеда-американка тут же настучала бы об этом Вяленой Вобле. И Кате приходилось укладываться одновременно со всеми, она часами ворочалась без сна на жесткой спартанской постели, вставала с головной болью и целыми днями ходить сонная.
Впрочем, эти долгие вечерние часы в темноте были единственным временем, когда Катя принадлежала сама себе, когда за ней никто не наблюдал и не отвлекал от собственных сокровенных мыслей. Каждый раз, укладываясь в кровать, Катя мысленно возвращалась домой, прокручивая в голове свою прежнюю, не слишком богатую событиями жизнь. Вспоминала детство, старую квартиру,
Не меньше мучил Катю и другой вопрос — что творится у них в доме после ее отъезда? Что там устроили эти две ведьмы, домомучительница и ее дочка? Как назло, у Кати почти не было возможности позвонить домой. По приезде в Англию обнаружилось, что ее мобильник здесь не работает — Виолетта, случайно или нарочно, забыла съездить в офис МТС и подключить для нее роуминг. Звонить со школьного телефона ученицам разрешалось не чаще одного раза в неделю. Катя регулярно набирала домашний номер, но каждый раз попадала на Виолетту. Та дежурным голосом сообщала, что у них все хорошо, что отец занят и сейчас подойти не может, наказывала хорошо учиться и вешала трубку. Сам Стас так ни разу и не позвонил дочери, словно бы забыл о ее существовании. Катя посылала электронные письма, но на них тоже не получала ответа.
Так прошла неделя, потом две, началась третья. Первое время Катя надеялась, что сумеет привыкнуть и освоиться, но надежды ее не оправдались. Жизнь с каждым днем становилась все невыносимее. Катя уже прокручивала в голове всевозможные планы. Ей хотелось бежать, хотелось взорвать ненавистную школу, повеситься, или симулировать серьезную болезнь, или на самом деле заболеть, чтобы ее отправили домой. Но о взрыве смешно было думать всерьез, бежать было трудно, да и некуда — дома ее, похоже, никто не ждал; больную ее просто положили бы в лазарет, даже повеситься оказалось совершенно невозможно — она никогда не была одна.
Однажды, на исходе третьей недели, когда она совсем уже отчаялась, ее наконец позвали к телефону, и Катя со всех ног бросилась к аппарату. Сердце замерло, когда она услышала голос отца:
— Катюха, привет, ты как?
У девочки ком подступил к горлу. Ей хотелось крикнуть, что плохо, просто ужасно, что у нее больше нет сил находиться здесь и она просит, умоляет сейчас же, сию минуту забрать ее домой! Но слезы душили ее, не давая вымолвить ни слова, а Стас не стал дожидаться ее ответа.
— Ну хорошо, что у тебя все нормально! — сказал он. — Очень рад. А у нас новость. Я решил кое-что изменить в своей жизни и понял, что должен поставить тебя в известность.
Катя продолжала молчать.
— Ты ведь понимаешь, что маму не вернешь, — продолжал он. — Конечно, я горюю о ней, но я еще молод, словом, я собираюсь жить с женщиной. Возможно, мы потом поженимся.
— У меня к тебе только один вопрос, — через силу произнесла Катя. — Это Виолеттина дочь или сама Виолетта?
— Виолетта? — удивился Стас. — Нет, я собираюсь жить с Анной. Но Виолетта, конечно, будет с нами. Знаешь, она мне так помогает, не представляю, как бы я жил без нее. Она стала мне настоящим другом.
Катя была не в силах развивать эту тему.
— А как там Санька? — спросила она. — Он не сильно скучает, не плачет?
— Санька? — Стас снова удивился, словно забыл, что у него есть сын. — С ним все в порядке. Ну ладно, давай прощаться, а то, насколько я знаю, у тебя время разговоров ограничено…
Катя была в шоке. Ночью, ворочаясь в постели, она вновь перебирала в памяти историю появления этих женщин в доме. Как им удалось в столь короткий срок приобрести такую власть над ее отцом? Может, они правда колдуньи, и в том, что говорила Марьяна, есть доля истины. Но Катя не разделяла увлечения своей старшей подруги, а к их совместным спиритическим сеансам относилась как к забавной игре.