Дом Цепей
Шрифт:
Его стон казался не принадлежащим человеческому существу. Геборик скорчился под одеялами, свился клубком. Тело сотрясала дрожь.
«Бог. Бог взял меня. Но какой бог?»
Стояла ночь. Может, еще звон до рассвета. Лагерь был тихим, разве что вдалеке заунывно плакали степные волки.
Вскоре Геборик зашевелился. Кизяки в очаге прогорели. Ламп в палатке не было. Он медленно сел, отбросив одеяла. С недоумением уставился на руки.
Они остались призрачными, но отатарал исчез. Сила нефрита по-прежнему глухо пульсировала. По ее зелени проходили непонятные черные мазки. Тусклые — почти
Его татуировки изменились.
Он мог видеть в непроглядной тьме. Видеть неестественно четко — каждая деталь ясна, будто снаружи и при свете дня.
Голова дернулась, когда он расслышал звук. Всего лишь ризана, приземлившаяся на крышу легко, как опавший лист. Ризана? На крыше палатки?
Живот внезапно подвело голодом.
Геборик снова опустил взор на татуировки. «Я обрел нового бога. Хотя не искал. И я знаю, кто он. И что он».
Его переполнила горечь. «Нужен был Дестриант, Трич? Ты просто… захватил меня. Украл у меня мою жизнь. Да, это была весьма жалкая жизнь — но моя! Так ты подбираешь себе рекрутов, последователей? Слуг? Ради Бездны, Трич — тебе нужно лучше понимать смертных».
Голод стал слабее. Ну, он и дары получил. Своего рода обмен. Он уже не слеп. Более того, он может слышать сопенье людей, спящих в соседних палатках и юртах.
И где-то там, в неподвижном воздухе… запах насилия… Очень далеко. Недавно в ночи пролита кровь. Наверное, ссора местных жителей. Ему придется учиться фильтровать сигналы внезапно усиленных органов чувств.
Геборик глухо проворчал: — Ладно, Трич. Кажется, нам обоим есть чему поучиться. Но сначала… я поем. И попью.
Он вскочил с матраца движением необыкновенно текучим. Не сразу Геборик осознал отсутствие болей, щелчков, зуда в еще недавно скрюченных страданием суставах.
Слишком сильно хотелось ему набить брюхо.
Забыты тайны нефритовых гигантов, множества запертых внутри них душ, рваной раны в Бездне.
Забыт и отдаленный, окрашенный кровью трепет насилия…
Усиление одних чувств лишает других. Оставляя его в блаженном неведении о новообретенной одержимости. Две давно известных истины на время исчезли из поля его понимания.
Никогда подарки не делаются без задней мысли.
А природа всегда ищет равновесия. Но равновесие — не просто слово. Не только в физическом мире отыскивается оно. И теперь случилось более мрачное восстановление баланса между прошлым и будущим.
Глаза Фелисин Младшей раскрылись. Она спала, а проснувшись, поняла: боль никуда не делась, и ужас сделанного им остался в ней, хотя рассудок стал необычайно холодным.
Она лежала лицом на песке. Вблизи скользнула змея. Фелисин поняла, что же ее разбудило: еще змеи, они скользят по телу. Десятки и десятки.
Поляна Тоблакая. Она вспомнила. Она приползла сюда. И Л'орик ее нашел, чтобы уйти за водой и лекарствами. За палаткой. Однако он еще не вернулся.
Кроме тихого шуршания гадин, поляна была безмолвна. В таком лесу не качаются ветви. Нет листьев, чтобы шептать на ветру, легком и прохладном. Она села, и заболели покрытые сухой кровью порезы на теле. Резкая боль пронизала низ живота,
— Я подарю народу этот ритуал, дитя, когда стану Верховным Жрецом Вихря. Все девы познают его в созданном мною мире. Боль пройдет. Все ощущения исчезнут. Ты не будешь чувствовать ничего, ибо наслаждение не принадлежит миру смертных. Наслаждение — самый темный путь, он ведет к потере контроля. А нам этого не нужно. Ни среди мужчин, ни среди женщин. Теперь присоединись к остальным, которых я уже переделал…
Подошли две такие девушки, неся инструменты лекаря. Они бормотали ободрения и слова приветствия. Снова и снова, благочестивым тоном, говорили они о благах ран. Умеренность. Верность. Потеря влечений, ослабление желаний. Все это хорошо, сказали они. Страсти — проклятие мира. Не страсти ли погубили ее мать, не они ли стали причиной сиротства? Жажда наслаждения украла мать Фелисин… лишила понимания материнского долга…
Фелисин склонилась и сплюнула в песок. Но вкус их слов остался на языке. Не удивительно, что мужчины могут так думать и так делать… Но женщины… да, это вынести особенно горько.
«Но они ошиблись. Пошли по неверной тропе. Мама бросила меня, но не ради объятий какого-то любовника. Нет, ее обнял Худ.
Бидитал станет Верховным Жрецом? Дурак. Ша'ик найдет для него место в храме — наверно, только для черепа. Возможно, чаша, чтобы мочиться. И время это вскоре придет».
Но… уже слишком запоздало. Бидитал каждую ночь забирает дев в свою армию. Создает армию, легион раненых и лишенных. Они с готовностью поделятся потерей удовольствий. Они ведь люди, а в природе людей превращать потерю в добродетель. Так с этим можно жить, так это можно оправдать.
Ее привлекло тусклое мерцание. Фелисин подняла голову. Вырезанные в камне лица светились. Сочились серым колдовским светом. За каждым было… присутствие. Боги Тоблакая. — Привет, о сломанная. — Голос казался скрежетом двух кусков известняка. — Меня зовут Берок. Мщение окружило тебя, и его сила разбудила нас. Мы не обижаемся, если нас зовут, дитя.
— Вы боги Тоблакая, — прошептала она. — Вам нет дела до меня. И я не хочу вас. Уйди, Берок. И вы, остальные, убирайтесь.
— Мы облегчим твою боль. Я беру тебя под особую… заботу. Хочешь мести? Тогда ты ее получишь. Тот, что ранил тебя, желает присвоить силу пустынной богини. Он узурпирует целый фрагмент садка, сделав личным кошмаром. О, дитя, ты можешь сейчас думать иначе, но твои раны не важны. Опасность — в амбициях Бидитала. В его сердце нужно вонзить нож. Ты будешь рада, став этим ножом?
Она промолчала. Невозможно было сказать, в каком из резных лиц — Берок, так что они озирала одно за другим. Взгляд на двух высеченных из камня Тоблакаев показал, что они не светятся, оставшись серыми и безжизненными в предрассветной тьме.
— Служи нам, — бормотал Берок, — и мы послужим тебе. Дай ответ скорее — кто-то идет.
Она заметила качающийся фонарь на тропе. Л'орик? — Сейчас? — спросила она богов. — И как вы послужите мне?
— Мы обеспечим, чтобы смерть Бидитала соответствовала его преступлениям и случилась… вовремя.