Дом дервиша
Шрифт:
— Верно. Я пытался сбежать от полиции и увидел голову.
— Голову? Какую голову?
— Ее голову. Той женщины, что взорвала себя. Я видел ее голову, висящую в воздухе, и из нее лился свет.
— Но до взрыва никогда таких видений не было? Нам нужно выяснить это.
— Никогда.
— Не думаешь ли ты, что, возможно, все эти джинны и даже сам Хизир могут быть чем-то типа иллюзии, галлюцинации из-за того, что ты был в зоне взрыва?
— Один мой приятель пострадал от курдского самодельного взрывного устройства, когда служил в Газантиепе, —
— А я ездил в одно место под названием Дивриджан, — говорит большой Шефик, огромный покорный медведь в человечьем обличье со странной рыжей бородой. — Служил там. Так там целая деревня вдруг начала видеть джиннов, ангелов и духов. Они все были курды, езиды, дьяволопоклонники.
— Мой брат видел, что девчонка из галереи беременна, — говорит Исмет. — Недждет сказал ей, что она беременна, поскольку видел ее карин под землей.
— А вот это, как мы уже согласились, не в духе ислама! — раскатисто произносит Юсуф.
Имам, пожилой ученый муж в очках с толстыми стеклами, ходит под женским балконом, проверяет плитку на стене, осматривает изношенный участок ковра, находит перегоревшую лампочку, но краем глаза следит за тарикатом. Он поднимает голову, когда братья повышают голос.
— Братья, это молельный зал, — говорит Исмет, но Недждет видит, как брат смотрит в упор на имама, и старик отворачивается.
— Брат Недждет, расскажи теперь о себе. Как ты очутился в доме дервиша у своего брата?
— Это к делу не относится, — цедит сквозь зубы Исмет.
— Но некоторые братья не посещают твои собрания в доме дервиша.
— Я поджег свою сестру, когда был не в себе из-за наркотиков, — говорит Недждет. — Я не был хорошим человеком. Я нигде не работал, был буйным, аморальным типом, не слушался родителей и не уважал ислам. Я употреблял наркотики, торговал ими, крал машины, крал деньги у соседей, вламывался в их дома и грабил, был зачинщиком драк и бил других просто потому, что мне так нравилось, я постоянно злился. — Все это время Недждет не сводит глаз с Хизира. Зеленый святой заставляет слова вытекать из него, как воду из источника. — Я поджег сестру, потому что она косо посмотрела на меня. Отец убил бы меня, но Исмет спас меня и привез сюда, чтобы присматривать за мной, увезти подальше от знакомых. Я был бесполезным, но Исмет предоставил мне тихое место и нашел мне работу.
— Я всего лишь предоставил убежище, — говорит Исмет.
— Признаешь ли ты, что нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммед является его пророком? — спрашивает Юсуф.
— Такое впечатление, будто я спал, или был погребен, или мои глаза просто не открывались, а теперь я проснулся и вижу. Мне кажется, до сих
— Признаешь или нет? — снова спрашивает Юсуф.
— Силу Аллаха нельзя сдерживать, — говорит Исмет.
— Мы судьи, а не мистики.
— Не вижу разницы. Мы судьи и мистики. Если люди должны поверить нашим суждениям, то они должны поверить, что мы представляем волю Бога, а не человека.
— Дешевые шаманские штучки обесценят нашу работу.
— Это воля Аллаха в действии. Аллах дал нам редкий и ценный дар. Мы не обязаны понимать, почему, как и кому он его дает. Мы не можем понять. Единственное, что мы должны сделать, — принять его.
— Это суеверие.
— Оно привлекает людей.
— Ага, и полицию, — бормочет Армаган.
Исмет напускается на него:
— Пускай! Мы лишь покажем, как они слабы, как боятся, как далеки от истинных желаний и чаяний народа. Если они преследуют нас, это означает, что мы выполняем волю Аллаха. Пускай приходят, покажем им, кто здесь сильный. Проголосуем. Что скажете, братья? Я считаю, дар от Всевышнего.
— Харам, — говорит Армаган.
— Халяль, — говорит молодой человек рядом, тот самый, с жидкими усиками, друг которого подорвался на самодельной бомбе.
Голосование идет по кругу. Модель понятна: молодые голосуют «за», а те, что постарше, «против».
— Нет, — говорит Юсуф. — Харам.
Но он знает, что проиграл в голосовании и утратил влияние в группе.
— Это в духе ислама, — говорит последний дервиш.
— Давайте не допустим разобщения, — говорит Исмет, протягивая руку Юсуфу. — Нет бога, кроме Аллаха.
— Нет бога, кроме Аллаха, — говорит Юсуф и пожимает руку Исмета.
Затем тарикат произносит короткую молитву, и братья поднимаются. Молодые дервиши толпятся вокруг Исмета. Они уже называют его «деде», то есть дедушка, это уважительное обращение к лидеру дервишей. Исмет Деде. Шейх Исмет.
Хизир все так же сидит на ковре. Что же ты наделал, думает Недждет. Хизир отвечает голосом радостным, как весна: а кто говорил, что я добрый святой?
Исмет на прощание говорит что-то каждому из членов тариката, когда они уходят, кому-то жмет руку, кого-то хлопает по плечу, кого-то обнимает. Когда они надевают обувь и расходятся по гаражам, банкам, магазинам, поездам метро и такси, Недждет говорит брату:
— А что, если бы я проиграл в этом суде?
— Как нас могут уважать как кади, если наш суд не имеет веса?
— Не понимаю.
— Половина закона — это его исполнение. Даже нечестные судьи скажут тебе это.
Имам поднимает голову. Он хочет, чтобы эти ревностные молодчики, эти смутьяны, убрались восвояси. Он хочет вернуть свою прекрасную историческую мечеть. Исмет аккуратно разворачивает брата, укрывая его от взгляда имама, при этом распахивается его пиджак. За поясом брюк виднеется рукоятка пистолета. А снаружи в ярком свете джинны, словно скворцы, сбиваются в стаю.
— Красный? И что он?