Дом для бродяг
Шрифт:
– Загвоздка одна есть, - тихо сказал хозяин.
– Какая?
– Когда плывешь, надо плыть. Верно?
– Примерно так, - согласился я.
– Питание добывать тоже надо.
– Надо!
– согласился я.
– С каюка не стрельнешь. И рыбачить не очень удобно. Вместо ответа я передернулся, вспомнив, как однажды в низовьях Колымы глубокой осенью чуть не утонул именно из-за того, что "стрельнул" с каюка.
– А что посоветуете?
– У Шевроле есть ненужная лодка. Ветка, но маленько пошире. И плывет, и на воде стоит. Советую так...
"А кто такой Шевроле?" - хотел спросить я. Но сдержался. Узнаем.
Когда я пришел в гостиницу,
"Пьяный, наверное, - грешно подумал я.
– Где это он ухитрился в "сухой закон"?" Но тут как раз вспыхнул свет, и я увидел, что человек на стуле вовсе не пьян. Он был трезв, как человечество до изобретения алкоголя. Человек сидел на стуле в совершенно новом костюме, нейлоновой рубашке, галстуке и носках. Узконосые черные ботинки стояли рядом. Наметанным глазом горожанина я сразу оценил выбор костюма, носки и галстук и сразу понял, что человек этот или знает толк в одежде, или имеет врожденный вкус.
– Давно?
– спросил я.
– Год не был, - ответил он.
– Зоотехник?
– Пастух. Из третьей бригады.
Было приятно смотреть на его свежее, промытое ветром, дождиками и загаром лицо и на то, как всем существом, мускулами воспринимает он стул, ковер, приемник, скатерть на столе. И я знал по опыту, что поселок этот кажется ему сейчас огромным скопищем домов и людей. Когда же он вернется из отпуска обратно, то поселок покажется очень маленьким, невзрачным, и его чертовски будет тянуть обратно к стаду, где мех на теле и раскованная жизнь, регламентированная лишь работой и неким кодексом поведения, установленным веками назад. Тем, что психологи и прочие "шаманы" нашего времени именуют "психологией малых коллективов".
– К нам бы вы...
– сказал он.
– Самая глухая бригада. Среди зверей живем, рядом со зверем. Не поверите, зверь у нас по-другому себя ведет. Необычно! Глухарь, медведь, бараны. Необычно! Рядом живем.
Бригада их кочевала в верховьях притока Реки. Приток сам по себе был велик, но я знал о нем только то, что он впадает в Реку "как из винтовки". Так выразился пастух. И так говорили другие.
На крыльце правления сидели мужики, и, как всегда, шло утреннее предрабочее зубоскальство.
– Митя, тебе выдали медаль для ежедневной носки. Ты почему ее не надел?
– Дома лежит.
– Врешь! Ты ее на блесну переделал. Я тебя знаю.
– Я те про блесны дополню. Мы тогда в общежитии жили трое. Мосей, я и Алик в очках. Мосей и Алик в очках за Зиной из детского садика ухаживали. Она, конечно, любила Алика, но Мосея выбрала. А Алик в очках на свадьбу подарил ей набор серебряных ложек. Двенадцать штук с черным узором. Зарплату отдал. А Мосей в первую брачную ночь встал тихонько и все ложки, которые Алик в очках подарил, переделал на блесны. Зимой дело было. К утру полный набор блесен, даже крючки припаял.
– И крючки припаял? Хо-хо! Ревновал, значит, к Алику?
– Алик москвич. А Зинка мечтала в городе жить. Ходить в театр каждый раз в новой кофточке. Кофточек сто, а одевать некуда...
– Москва - рейсовый город, ребята. Под землей гоняешь туда-сюда, выскочишь на поверхность, схватишь пирожок и опять - мырь под землю...
Утренняя "травля баланды" катилась сама собой по руслу, которое никогда не иссякает, покуда существуют крылечки. Ни один из этих заросших щетинкой мужиков в кирзовых сапогах даже не повернул головы в мою сторону, но я чувствовал, что они все про меня знают. Знают, как про комика, который прилетел из Москвы, чтобы плыть вниз
– Слышал, - сказал я.
– Я тогда в П-ке работал.
– Где?
– В геологическом управлении.
– А в позапрошлом году?
– не сдавался тракторист в кожанке.
– Пять человек в одной лодке. Налетели на топляк, лодку аж до транца располосовало.
– Пить меньше надо, когда на рыбалку плывешь.
– Так топляк-то и трезвый разве всегда увидит?
– уже по-другому сказал тракторист.
– Да он никуда не плывет, ребята, - сказал один мужик и надвинул на глаза кепку.
– Он корреспондент. Приехал Савельича для заголовка заснять. Правительство, понимаешь, про Савельича услыхало. Желает видеть его фото в печати.
Я понял, что равновесие сил восстанавливается. По крайней мере, кличка "турист" ко мне не прилипнет.
– Где дед Шевроле живет?
– спросил я.
И, спросив, сразу понял, что сморозил какую-то глупость. Мужики, интерес которых ко мне благополучно утих, воззрились на меня. А тракторист сказал:
– Во-он за больницей. Палисадничек там, лодка большая перевернутая лежит. Он сейчас дома.
– А почему кличка такая?
– спросил я, решив уже идти до конца.
– "Шевроле" - это импортная машина. У тебя ее нет, а у него была, - сказал один.
– Когда послом в Копенгагене работал, - добавил второй.
– Да нет! Он ее на подводной лодке домой привез и ездил по Новозыбкову.
– На лодке он другую привез, тебе говорят... Под этот спор я и ушел.
За аккуратным заборчиком из штакетника я увидел двор с сараюшками, ухоженный дом, а во дворе стоял сухонький человек неопределенного возраста и разговаривал с рыжей собакой. Я подошел к калитке, и человек повернулся ко мне. У него был огромный нос, а где-то за носом посверкивали два любопытных буравчика.
– Зверовая?
– спросил я про собаку, чтобы как-то завязать разговор.
Шевроле осмотрел меня, уселся на крыльцо, вынул портсигар с сигаретами "Памир", закурил со вкусом и со вкусом сказал:
– Эт-та собака другая. Можно сказать, совсем не собака. Вот перед ней у меня была со-ба-ка. Да ты садись. Я сел рядом и тоже задымил.
– Верите не веришь, та собака у меня была совсем человек. На белковье, когда народу много идет - а про нее, конешно, все знали, - она сразу в лес. Другие собаки еще воздух нюхают, а она уже лает. Народ тут у нас бессовестный. Што из-под своей собаки, што из-под чужой - им все равно. Абы пальнуть. Убить! А она, как увидит, что к ней с ружьем бегут, сразу лает на пустое дерево. Смотрит он, смотрит на дерево, и получается вывод, что у Шевроле, у меня, значит, пустая собака. На сучья лает. Матернется, собаку пнет и дальше. А тут я. И собачка моя сразу переключается на дерево, где бель сидит. Понял-понимаете?