Дом Для Демиурга. Том первый

Оуэн Анна Нэнси

Гоэллон вошел в комнату размашистой походкой, и резко остановился, словно натолкнувшись на невидимую преграду. Саннио вздрогнул, предположив, что чем-то разозлил господина, но тот одобрительно кивнул слуге и швырнул перчатки на полку над камином.

— Так-так-так, я вижу, все идет хорошо. Пойдемте, секретарь Васта, напишете пару писем… если вы, конечно, в состоянии.

— Разумеется, ваша милость… — поднялся из кресла Саннио.

— Я же просил, — поморщился Гоэллон.

— Простите, герцог.

Кабинет Гоэллона мало чем отличался от кабинета Саннио,

разве что был вдвое больше, да окно было завешено тяжелыми ставнями. В камине тлели угли. По вечерам в Собре бывало холодно, но в школе мэтра Тейна в спальнях не топили, здесь же в каждой комнате было тепло и приятно попахивало дымом. Герцог кивнул юноше на столик в углу, где стояли несколько чернильниц и лежали уже очиненные умелой рукой перья. Саннио прикрепил к доске кусок тонкой писчей ткани с вытесненным гербом и приготовился слушать. Гоэллон уселся в кресло, перекинув ноги через поручень. Саннио покосился на него, стараясь ничему не удивляться.

Первое письмо оказалось длинным и нудным набором распоряжений для управляющего в Эллоне. Секретарь, как его учили, не вдумывался в текст, а записывал, почти не осознавая, что именно диктует герцог. Записывать за Гоэллоном было удобно — он не торопился и не менял формулировки. Четкие лаконичные фразы одна за другой ложились на ткань. Наконец долгое послание завершилось, Саннио посыпал его песком и отодвинул в сторону.

— Теперь постарайтесь обойтись без помарок, я пишу королю. Точнее, вы пишете.

— О, разумеется, герцог, я… — встрепенулся Саннио.

— И не волнуйтесь так, а то точно посадите кляксу.

Все письмо — его-то Саннио не пропустил мимо ушей сразу на бумагу — состояло из нескольких столь же коротких фраз, хотя и разбавленных вежливыми оборотами. Герцог уведомлял его королевское величество о том, что государственные дела требуют его временного отъезда из столицы, и обещал вернуться к ежегодному чествованию Сотворивших. Секретарь прикинул в уме, сколько осталось до праздника, — шесть десятков дней, — и вздохнул.

— Дайте, я подпишу, и запечатайте. Печатка на столике.

Гоэллон не глядя подмахнул оба письма, чудом не капнув чернилами на второе. Саннио опешил, стоя с двумя досками в руках.

— Что такое?

— Вы не будете перечитывать?

— А что, мой милый, вы вместо "королевское величество" вписали "шлюхин сын" или что-то в этом роде? — усмехнулся Гоэллон.

— Как можно, герцог?..

— Ну, а зачем тогда мне перечитывать? Ваш почерк я оценил, он вполне достойный. Чего же еще вы от меня хотите?

— Простите, герцог.

— Да прекратите вы постоянно извиняться, Саннио, — махнул рукой Гоэллон. — Это утомляет.

— Про… — Секретарь прикусил губу и зажмурился. Герцог застонал.

— Положите письма на стол. Открепите их и запечатайте. Воск слева на полочке. Отлично. — Саннио механически исполнял распоряжения, думая только об одном: как бы ему провалиться в подвал или куда поглубже. — Теперь подойдите к камину. Возьмите кувшин… он там один. Кружки на другом краю. Налейте обе доверху, одну дайте мне.

Юноша замер перед герцогом

с тяжелой глиняной кружкой в руках. Что он наливал, он не заметил. Что-то темное из кувшина, нагретого каминным жаром. Ему удалось не пролить ни капли, подать полную до краев кружку герцогу и устоять на ногах, хотя он не понимал, что происходит, и действовал, как заводной болванчик.

— Теперь сядьте, — Гоэллон кивнул на кованую козетку рядом с камином. — И выпейте половину залпом.

Саннио подчинился. В кружке оказалось теплое вино с пряностями. Непривычный резкий запах ударил в нос, и юноша едва не чихнул. В желудке потеплело, но на душе легче не стало. Он был уверен, что вывел герцога из себя, и теперь тот выгонит его вон. Вылететь в первый же день — какой печальный конец карьеры. Мэтр Тейн удавит опозорившего его ученика…

— Вам нравится? В столице считают, что грех — портить вино, нагревая его и сдабривая пряностями, но моряки Эллоны — другого мнения. На чью же сторону в споре встанете вы?

Саннио хорошо помнил заповедь наставника: не знаешь, что сказать — говори правду или молчи. Молчать ему казалось неуместным. Оставалось сказать правду:

— Герцог, я не имею возможности вынести суждение по этому вопросу.

— Отчего же?

— Я пью вино третий раз в жизни.

— Что за вино вы пили раньше?

— Сожалею, но не могу ответить. Меня поили им Милосердные сестры, когда я болел.

— Так-так-так… похвальное благоразумие. Многие в этом городе могли бы поучиться у вас, Саннио.

Юноша поднял глаза на герцога, надеясь понять, о чем тот говорит, но спрашивать "чему?" не стал: правилами поведения это строжайше запрещалось. Любопытство и нетерпение — два порока плохих секретарей. Если герцог пожелает, он продолжит; если нет — что ж, Саннио так никогда и не узнает, что он имел в виду. Вино определенно помогало прийти в себя.

— Вы хорошо прячете свой интерес, дорогой Саннио. Не буду дальше испытывать ваше терпение. Лишь немногие, будь они хоть и втрое старше вас, понимают, что неумно выносить суждение там, где ничего не знаешь.

— В этом целиком и полностью заслуга мэтра Тейна и прочих моих наставников.

— Хорошо, что и это вы понимаете, Саннио. Теперь допейте вино, иначе оно совсем остынет.

Секретарь сделал несколько мелких глотков, стремясь распробовать напиток. Он довольно много знал и о винах, и о пряностях, но все это были теоретические сведения, почерпнутые на уроках землеописания и в библиотеке. Сейчас он мог предположить, что именно добавлено в вино, но подозревал, что ошибется, и не раз. Марку вина или хотя бы сорт винограда он и вовсе определить не мог. Эллонское? Но те описываются, как кислые, это же было сладковатым. Керторское? Ну, может быть, если вот это приятное пощипывание на языке — терпкость. Саннио на память знал описания большинства сортов и марок, что полагается сервировать к какому блюду, в какое время суток, в каком обществе… но отличить одно от другого на вкус не мог. Воспитание в школе мэтра Тейна страдало, пожалуй, от некоторой нехватки практики.