Дом, где тебя ждут
Шрифт:
– Знаю, у них ненависть к коммунистам на лице написана.
– Дурак несчастный! – громко сказала вслед Таня, хотя ее уже не могли слышать.
Ленинград, 1930 год
По России ехали больше суток, и все это время Таня не отрывалась от окна. С жадностью разлученного влюбленного она всматривалась в деревенские избы с покосившимися заборами, в стада коров на полях, в повозки, пережидающие поезд у железнодорожных путей. Вослед поезду с косогора махали руками ребятишки, и машинист всегда подавал им короткий гудок.
После французских
В Ленинграде поезд прибыл на Варшавский вокзал. Был поздний вечер. Серые сумерки мягко затушевывали очертания домов и улиц, перечерченных мостами и каналами. Мягко покачиваясь, машина везла их в гостиницу «Англетер» на Исаакиевской площади. Месье Тюран утомленно дремал на переднем сиденье, мадам Тюран, рассеянно глядя по сторонам, перебирала бусы на шее.
Таня узнавала и не узнавала город, в котором родилась и росла. По сумрачному Петрограду ее детства ходили патрули в матросских шинелях и вились очереди за хлебом, а в городе, который теперь называется Ленинградом, горели фонари и смеялись женщины. По сравнению с Парижем, в глаза бросилась бедная одежда прохожих и убогие витрины магазинов, выдержанные в неброских тонах, словно оформители боялись яркой краской нарушить скорбный покой большого кладбища. На дорогах было много телег. У здания с надписью «Культурфильм» толпилась молодежь. Посередине улицы вереницей катили краснобокие трамваи.
«Город, от которого у меня есть ключ», – подумала Таня.
На площади около Исаакиевского собора водитель заложил лихой вираж и, упруго выскочив, распахнул дверцу машины:
– Приехали, господа.
Коричневое четырехэтажное здание гостиницы, одной стороной выходящее на громаду собора, купалось в электрическом свете множества окон.
– А здесь почти как в Париже, – заметила мужу мадам Тюран.
Месье что-то невнятно промычал в ответ. Поблуждав по фасаду, его взгляд остановился на входе в ресторан:
– Надеюсь, я успею получить приличный бифштекс и бокал вина?
– Здесь написано, что открыто круглосуточно, – перевела Таня.
Часы над стойкой портье показывали половину одиннадцатого. Месье Тюран приказал быть готовой к семи утра, и она нетерпеливо подумала, что ее ждет впереди целая ночь вдвоем с городом.
Дешевый номер, снятый Тюранами для переводчицы, располагался на последнем этаже гостиницы и был наполнен мягким серым туманом белой ночи. Не зажигая свет, Таня сдернула с носа уродливые очки и отпустила на волю волну волос, упавших на плечи тугими локонами. К их темному цвету с легкой ржавчинкой очень шло зеленое. Она перехватила пряди зеленой лентой. Пачка писем вместе с медным ключом легла в кожаную сумочку на цепочке. Сердце в груди стучало звонким колоколом. Тане было и чудно, и страшно, словно в преддверии перехода в перевернутый мир.
Теперь надо было ухитриться тайно выбраться наружу. В эмигрантской среде ходили слухи, что за каждым иностранцем НКВД приставляет секретного агента, чтобы проследить его связи. Все портье, горничные и официанты имеют офицерские звания и служат в разведке. Очень может быть.
Стремительно сбежав вниз по пустой лестнице, Таня юркнула за угол и оказалась перед дверью пожарного выхода. Если замок заперт, то все пропало! Но дверь легко подалась вперед.
Следующие несколько пролетов Таня проехалась по перилам. Еще одна дверь, теперь на улицу, и снова удача.
Она так спешила, что едва не сломала каблук, застрявший в люке. Куда там смотреть под ноги, если вокруг лежит город, тысячи раз поднимавшийся с самого дна ее снов.
Впереди блестела темная вода реки Мойки. Гранитная набережная была окутана ажурной шалью чугунных решеток. Над мраморной глыбой Исаакиевского собора парили темные тени Ангелов. Воздух Петрограда-Ленинграда кружил голову.
Почти бегом Таня пересекла полосу света из ресторана и погрузилась в темноту спящих домов. Звук шагов на пустынной мостовой отзывался негромким шелестом. До дома отца Игнатия и Юры надо было пройти по Вознесенскому проспекту и свернуть в один из переулков за Максимилиановской лечебницей.
Живут ли они еще там? Живы ли?
Дома, стоящие вплотную, сливались в анфиладу из колонн, портиков, эркеров и навесных балконов. Над головой гулко открылась и закрылась форточка. Кошки у помойки затеяли возню, клубком выкатившись под ноги. Пестрая кошка осталась сидеть на месте, а черная с мяуканьем перебежала дорогу.
В памяти возникали спокойные, распахнутые глаза Юры и добрые руки отца Игнатия, когда он в детстве гладил ее по голове. От нахлынувших чувств Таня зажмурилась.
Сейчас ей двадцать, а Юре двадцать три. Наверное, он стал еще симпатичнее, чем был прежде.
Она не заметила мужчину, возникшего из подворотни.
В темноте маячила его светлая рубаха и белело лицо с растянутыми в улыбке губами:
– Эй, красавица, не спеши! Давай познакомимся поближе.
Хотя мужчина не предпринимал попыток к действию, остаток пути Таня пронеслась вихрем, словно за ней гналась свора туземцев с целью перекусить вкусненьким.
Унимая колики в боку, она была вынуждена остановиться и перевести дыхание. Удивительно, но на столбах по-прежнему висели качели, на которых она любила качаться, поджидая маму. От умиления у Тани задрожал подбородок.
В окнах Никольских не было света. Конечно, спят – ведь почти три часа ночи. Таня поколебалась, будить их или просто подсунуть письма для Юры под дверь. А вдруг Никольские переехали и письма попадут в чужие руки? А если просто уйти, то отец Игнатий наверняка огорчится.
Набравшись решимости, Таня вошла в подъезд. Отсюда они ушли с благословением на отъезд. Все эти годы она была твердо уверена, что если бы не молитвы отца Игнатия, то мама ни за что не вырвалась бы от охраны порта и не осталась бы в живых, а сама она скиталась бы по французским приютам, никому не нужная и всеми презираемая сирота-эмигрантка.