Дом и война маркизов короны
Шрифт:
Дворецкий поклонился и отступил, сам слегка перекошенный от тяжести подарка — замшевого мешочка на поясе, а Хоггроги встал со своего «трона» и громовым басом откашлялся. Начиналось самое интересное!
Теперь уже Хоггроги лично выкрикивал имена и отмеченные, мужчины и женщины, вперемешку, подходили к повелителю, чтобы выслушать из его уст волю, согласно которой в их жизни наступали важные перемены. Даже имя одного из кастелянов выкликнул, из числа доверенных подручных имущника Модзо Руфа. Выкрикнул раз… другой. Как и положено, после второго раза, вышел к повелителю
— Казнен. Казнен за воровство и лихоимство.
Не кто иной, как Хоггроги, выборочно проверив поставки сукна для ратников Гнезда, отдал его накануне в руки «домашнего» палача (этот жил на отшибе и нелюдимом, но приравнивался к старшим слугам: семь червонцев), тем не менее, порядок вызова и доклада установлен издавна и доказал свою воспитательную полезность, так что нет смысла его менять, а стоит соблюдать. Однако, в такой торжественный день маркиз Хоггроги Солнышко был почти ко всем весьма милостив, вовсе не гневен, и этого от него ждали.
— Ратник Реми из Храма!
— Я, ваша светлость!
— Сей ратник присягнул нам на верность совсем недавно, будучи потомственным дворянином, начал службу в Ореховом полку ратником простым, а ныне дослужился до десятника. Дослужился в боях, на пограничных заградах. Храбр, умен, честен, трезв. В этот день я решил продвинуть его по службе, в расчете на его ум, способности и дальнейший рост. Реми из Храма, на выбор тебе: десятником в дружину, либо сотником, но уже не в Ореховый, а в полк Тихой воды. Выбирай.
У Реми из Храма порозовели скулы. Да, дворянин хорошего рода, он долгие месяцы тянул лямку обычного ратника, среди простолюдинов. Выбился в десятники, но все-таки не предполагал, что за ним наблюдают, оценивают и так скоро дадут возможность продвинуться дальше. Выбор — все знают — равноценный, подвоха в нем нет: что бы ты ни взял — поймут верно и без задней мысли, все зависит лишь от собственной склонности. Честолюбив, хочешь быть чаще на виду у его светлости, не боишься ввязываться в самые тяжелые сечи — твой путь десятником в личную дружину. Хочешь самостоятельности и немедленной власти — выбирай чин сотника в боевом полку — там тоже представится немало возможностей голову сложить и славу снискать. Там и там можно продвинуться выше… а можно и на месте застрять. Денежное и иное довольствие там и там — примерно равное.
— В сотники, в полк.
— Да будет так.
Ну, теперь, поскольку войска еще не в походе, сегодня вечером и до утра будет щедрая отвальная от Реми сотне своего прежнего полка, из своих же наградных денег, но уж тут не жалко!
— Нута, ты где, не вижу тебя!
— Я здесь, здесь, ваша светлость! — Толстуха колобком выкатилась из-за плеча его светлости и поклонилась, придерживая рукою тяжелую плоть под сердцем. Худого она не ждет, вроде бы не за что, ну а вдруг…
— Сдашь ключи имущнику, завтра же.
В толпе слуг не удержались и ойкнули: вот этого никто не ожидал, вроде бы Нута ни разу в немилость не попадала.
— Д-да… ваша светлость…
— Мне ты была нянькой и мамкой когда-то… Желаю, чтобы ты и сыну моему старшею нянькой служила.
Слезы брызнули по толстым щекам, Нута всей своей грузностью осела на колени, потрясенная оказанной милостью. Она ведь и так уже использовала каждый миг, каждую возможность, чтобы быть полезной ее светлости. Своих-то детей у нее не было, а они такие… славные!
— Да, ваша светлость. Хочу-у-у!..
В зале засмеялись: очень уж потешно толстуха мычит. Перед его светлостью — вон как стелется, а для большинства челяди — она строгая старшая! Вроде бы и низвергли ее только что с теплого и важного места, однако же вынянчить одного маркиза, а затем и сына его — честь велика! Почет велик. И влияние у нее в Гнезде на ближайшие пятнадцать лет — не уменьшится…
— Подберешь сама, лично подберешь — двух кормилиц, чистых, благонравных, надежных, с тем чтобы они потом и в мамки перешли, а сама — главною нянькой назначаешься, над всеми мамками и няньками, сколько их ни будет… Тури, ты довольна?
Маркиза без слов покивала, не пряча ни от кого улыбки и повлажневших глаз: уж она так и этак примерялась, как бы подвести, не рассердив, грозного мужа к этому разговору — а он сам все угадал, сам все решил наилучшим образом.
— Имущник мой верный, Модзо Руф. Даю тебе сроку два года: найди себе преемника. Сам после этого — на выбор: дам тебе дворянство и имение в любом месте удела, где пожелаешь, либо к матушке имущником, пока силы и зрение позволят. Выбирай. В любом случае, оставляю за собой надежду беседовать с тобою о разных полезных и любопытных предметах бытия.
— Я бы к ее светлости попросился, если ей будут угодны мои скромные услуги.
— Угодны, мне угодны, да ты раньше-то преемника ищи, что же мне два года среди разора жить? Хогги, друг мой! Это я так ляпнула насчет разора! Мне, кроме Модзо, никого не нужно, я его сколько надо подожду, все у меня есть, всего в достатке.
— Хорошо, пресветлая матушка моя, но пусть все будет, как ты скажешь, а не как я скажу… Обсудим позже.
И этот вопрос улажен легко и ко всеобщему согласию. Впрочем, с крутым на решения и расправу повелителем всегда и все склонны соглашаться, особенно снизу.
— Рыцарь Рокари Бегга!.. Выйди сюда. Отныне — ты мой единственный сенешаль, с правами низшего и среднего суда во всех моих пределах. Встань на место.
В зале даже ойкнуть никто не посмел: вот она, главная новость!
— Рыцарь Марони Горто, друг и сподвижник моего отца, мой друг и сподвижник. Встань рядом со мною. От Его Величества привез я баронскую грамоту на твое имя…
Вот теперь ахнули все и безо всякого стеснения!
— …но — что это за грамота без земли? Жалую тебе на почет и кормление лен, который у Соленой губы, с городками. С правами низшего и среднего суда. С сохранением права сенешаля на высшую смерть (то есть, за любое преступление, либо проступок — не иначе как от меча именно его светлости и никого больше! Это — большая честь. — Прим. авт.) и права же сенешаля на свободный доступ ко мне в любое время и в любом месте. А буде заведешь ты семью и ребенка мужеского пола…