Дом имени Карла и Розы
Шрифт:
Детям легче: они ни за кого не отвечают. За них отвечают. Дети могут полеживать в своих берлогах и выбираться из-под одеял лишь по сигналу добрых кухонных часов. Марш из спальни в столовую! Как это? «Стол накрыт, суп кипит. Кто войдет, будет сыт!»
А взрослые — вот скука! — опять заговорили о швейных делах.
— Теперь вам прибавится беспокойства, — невесело шутит Татьяна Филипповна, — сгонять народ в мою мастерскую.
— Ничего не прибавится! Вместе мы живо наладим. Честное слово, наладим! — Когда Ксения радовалась, ее лицо — Асе это сразу бросилось
Ася спотыкается о попавшееся под ноги, забытое кем-то на лестнице ведро. А может быть, дело не в ведре, а в том, что Ксения, как думается Асе, не считает ее своей?..
Вчера они с Варей долго не опали. Ася не могла успокоиться: ведь она впервые надолго оставляла родной дом. Поездки в Приозерск, пока была жива бабушка, не в счет. Настоящее расставание было теперь — с домом, с книжками, с глобусом, купленным еще папой, с большой именинной чашкой, из которой вкусно пить даже пустой кипяток, с фотографиями всех Овчинниковых и Кондаковых, собранными в один альбом…
— Ты привыкнешь, — уверяла Варя. — Главное, подружись, найди новых друзей. Если кого-нибудь любишь, — ничего не страшно.
При последних словах голос Вари дрогнул. Ася догадалась, о ком она думала; она сама о нем все время вспоминала в последний день. Андрей первый настаивал, чтобы Ася росла в детском доме. Кто знает, может, и ему, так же как Асе, представлялись эти добрые, волшебные часы, пекущиеся о детях. «Суп кипит, суп кипит! Кто войдет, будет сыт!»
— Ты чего, сумасшедшая, заскакала? — Шурик, смеясь, загородил Асе дорогу, повиснув на ее локте.
— Ой! — чуть не взвыла Ася. — Сам сумасшедший! Ой!..
Локоть-то не залечен. Может, он и заживет в детском доме от питания и режима, но не с одного же завтрака!
Татьяна Филипповна, пригрозив сыну, стала успокаивать девочку:
— Сегодня же покажу тебя врачу. — И оглянулась на Ксению. — Врач у вас есть?
— Конечно! Кроме нас с вами, единственный здесь коммунист. Ася, не отставай. Надо Асе дортуары обойти.
Как она сказала? Дортуары?!
Французское слово «дортуар» — общая спальня — столь укоренилось в стенах бывшего института, что даже Ксения пользовалась им. На Асю оно подействовало магически.
— Шурка, быстрее! Шурка, вперед по неведомой стране!!!
Ася готова хитрить
Вперед значило наверх, на этаж, отданный беспокойному племени мальчишек. Еще издали свежему человеку ударял а нос запах, в происхождении которого не могло быть сомнений. Тюфяки наиболее ослабленных младших ребят нуждались в ежедневной просушке; в зимних условиях это оставалось несбыточной мечтой.
Кроме того, заметно попахивало дегтем — обстоятельство, приободрившее Асю, означавшее, что мазь от чесотки пользуется у местного населения не меньшей популярностью, чем у школьных сотоварищей Аси.
Изучившая все повадки самого трудного и самого шумного этажа,
К изумлению Аси и восторгу Шурика, юная воспитательница пустила в ход собственные кулаки и локти. В самом низу обнаружился рослый, плечистый мальчик лет тринадцати. Его распаренное, пылающее азартом и обидой лицо было разукрашено царапинами и синяками, на лбу размазана кровь.
— В чем дело, Федя? — отдуваясь, спросила Ксения.
— Ни в чем, — нехотя отозвался мальчик. — Пустое дело. Мне и не больно.
— Не больно? — пискнул кто-то из участников потасовки. — Тогда еще заработаешь! Отучишься повторять, как попка-попугай!
— Что повторять? — насторожилась Ксения.
— Твое! — отозвалось несколько голосов. — Давешнее! Сама угадай!
Ксения угадала. Федя Аршинов понес расплату за ее вчерашнюю попытку провести в дортуаре беседу на антирелигиозную тему. Она виновато сказала:
— Умылся бы…
— Ступайте уж! — буркнул Федя. — Захочу, умоюсь.
Грубоватый тон паренька уязвил Ксению. Федя держался так, словно и не было несколько дней назад дружественного разговора между ним и Ксенией.
В тот день мальчик (надо сказать, он был на полголовы выше своей воспитательницы) сопровождал ее в распределительный пункт, чтобы помочь донести оттуда ящик с оловянными ложками. В пути он разговорился. Ксения вытянула из него много невеселых подробностей — о мачехе, о мрачной каморке фабричного общежития… В детский дом Федя Аршинов попал по ходатайству областного Союза рабочих по стеклу и фарфору. Отец его (нередкая судьба точильщиков, занятых в этом производстве) умер, не дотянув и до сорока лет.
Припоминая трудные обстоятельства своего детства, мальчик и не думал жаловаться; он принимал их, как обычное, естественное течение жизни. Ксения же ощущала нечто вроде вины, оттого что она, дочь опытного наборщика, смогла окончить шесть классов гимназии, ходила в форменном платьице.
И вот после похода за ложками, после того, как столько было переговорено, и не только о минувшем, но и о главном — о том, что оба они за коммуну; после того, как Федя вчера сам взялся помочь ей пристроить возле церковных дверей плакат про царей и попов; после того, как они, казалось, стали друзьями, он и разговаривать не желает…
Федя выжал из себя лишь одну фразу:
— Что, я вас звал на выручку, что ли? — И побрел к своей постели.
Ксения шепнула Татьяне Филипповне:
— Боится, дурень, любимчиком прослыть.
Обе воспитательницы пошли в глубь дортуара, Ася с Шуриком не отважились на такой шаг. Шурик продолжал следить за каждым движением Феди и наконец объявил:
— Буду с ним дружить!
Ответом было сердитое сверкание черных глаз. Ася вознегодовала: ишь, какой! И не сомневается. Совсем малыш, а на кого нацелился! Сынок Дедусенко уверен: ему-то всегда будет хорошо, друзей ему хватит. И вдобавок поселят его вместе с мамой, вдали от вони и драк.