Дом имени Карла и Розы
Шрифт:
Все требовали к себе внимания: День пропаганды нельзя было встретить с пустыми руками. Кто добивался брошюр, кто плакатов, кто лектора, кто требовал целую концертную бригаду. У одного из столиков шла шумная регистрация приезжих, собравшихся на какое-то совещание.
Федя пошел на разведку. Вернувшись, шепнул:
— Дома она. Обедает.
— Вот видишь… Ее и нет! — обрадовалась Ася.
— Ничего ты не поняла.
Федя заговорщицки склонился к Асе и выложил план, согласно которому они вдвоем подстерегут — он выразился «перехватят» — жену Ленина. Так и
— Ездит, чтобы одному ему не скучно было щи хлебать.
В Асином неуемном воображении возникли две тарелки «туманных» щей, две простые глубокие тарелки. О чем же за сегодняшним обедом Ленин беседует со своей женой? Разумеется, о Дне пропаганды…
Однако Федя не дает поразмыслить. Ему лишь бы командовать:
— Значит, я в переулок, а ты дожидаешься знака! Ладно, сиди, сиди, коли такая квелая. Главное, после не сплошай, не упусти чего в разговоре.
Ничего не упустить в разговоре с Крупской (если и вправду такой разговор возможен) значило суметь быстро выложить все, что сейчас держишь в памяти.
Прежде всего «комиссары», которых так ловко провела администрация здравницы. А казаченковский буфет, коему положено дожидаться возвращения белогвардейцев? Да! Не забыть еще попросить волшебный фонарь!
…Ой, Федя высунулся в калитку, сделал страшное лицо и скрылся. Надо бежать к нему.
В переулке Ася увидела Надежду Константиновну, захлопывающую дверцу автомобиля. Машина мигом тронулась, — возможно, в Кремле ее дожидался Ленин.
Федя не медлил.
— Простите, товарищ Крупская. Извините за беспокойство! (Поглядели бы детдомовцы, до чего этот Федька умеет быть вежливым!) Вы, товарищ Крупская, просили ее заходить. Вот она… пришла!
Зеленовато-серые выпуклые глаза вопросительно взглянули на Федю, скользнули по Асе и выразили недоумение.
— Вам что-нибудь нужно, дети? — спросила Крупская, сделав шаг к калитке.
Ничего Асе не было нужно. Она смотрела вниз на землю, считая, что ей бы лучше всего немедленно провалиться. Если бы Надежда Константиновна знала, как Ася дорожит уважением Феди, хотя и ссорится с ним двадцать раз на дню!..
Неужели не вспомнит? Но ведь тогда на обратном пути из Наркомпроса Татьяна Филипповна удивлялась памяти Крупской. Глотнув воздуха, Ася решается заговорить:
— Я зимой в капоре была, в коричневом… Я еще в форточку высунулась… И вы велели, если невмоготу…
Было неясно, узнала ли Крупская Асю после стольких примет, но, перестав поглядывать на калитку, она спросила:
— Так что у вас за дело?
— Детдомовские мы, — басом ответил Федя. — Мы насчет капитализма.
Обнаружив, каким несчастным и пискливым может быть Асин голос, Федя, что называется, дал ей отставку и стал все выкладывать сам. Асе выпала роль свидетеля. Федя иногда кивал на нее:
— Сама видела, своими глазами.
Эти
— Они настоящие буржуи, если хотите знать! Они хитрые. Такие хитрые!..
Крупская вдруг рассмеялась.
Дети опешили.
— Значит, хитрые? — весело переспросила Надежда Константиновна. — А мне казалось, это большевики хитрющие.
«Узнала», — мелькнуло у Аси, и она тоже стала смеяться.
Но Федя не пожелал даже улыбнуться, а глянул на Асю так, словно сказал: «Хвастать хвастала, а кое-что утаила». Но развеселившаяся Ася только рукой махнула.
— Дом имени Карла и Розы? — медленно выговорила Надежда Константиновна, став серьезной. — Он, как я вижу, достоин своего имени.
Федя тем временем вытащил из-за ремешка синей косоворотки номер «Правды» и вновь заговорил о комиссии, которая все проморгала, о том, что надо кончать с безобразиями.
Надежда Константиновна мягким жестом остановила мальчика:
— Спасибо, голубчик, только все уже сделано. «Старушенции», как ты их величаешь, отлично разобрались. Больше Казаченковы никого не обманывают… Видишь, даже до меня дошло, хотя я ребятами не занимаюсь.
Кивнув детдомовцам и еще раз, на прощание, похвалив их дом, Крупская вошла в калитку.
Вот тут-то Ася оказалась решительнее Феди:
— Ой, погодите, Надежда Константиновна! У нас ведь тоже свои безобразия.
Не отставая от Крупской, Ася поспешно выкладывала ей свои жалобы. Однако, к немалому ее смущению, выяснилось, что она ругает как раз Внешкольный отдел, без всякой совести (Ася так и выразилась) использующий детдомовского директора.
Надежда Константиновна замедлила шаг, разъясняя девочке необходимость того, что было уже решено Наркомпросом. Она сказала, что такой на редкость знающий лектор-антирелигиозник, как Нистратов, должен быть использован в масштабе республики и потому его совсем забирают из детского дома.
— Так и объясни своим товарищам. Иду, Верочка, иду!..
Последние слова Крупской были обращены к выбежавшей на крыльцо высокой молоденькой девушке, ее секретарю.
Ася вскрикнула:
— Как забираете? А мы? Кто же с нами?
— И это решено. Что скажете насчет Дедусенко?
— Татьяну Филипповну? — вскрикнула Ася. — Тогда согласны.
— И вот что, ребятки… — Надежда Константиновна помедлила. — Попросите своих товарищей, чтобы поддержали ее поначалу. Не забывайте о ее горе…
— Каком горе? — быстро спросил Федя, недоумевая, каким же горем мог не поделиться с ним Шурик Дедусенко.
— Она до сих пор молчит? — растерялась на миг Надежда Константиновна.
— О чем? — враз вырвалось у обоих детдомовцев.
— Так вот, ребята: у вашего нового директора колчаковцы мужа убили.
Дети стояли, притихнув. Крупская добавила:
— Теперь вы ее семья.
Асе вспомнилось странно спокойное, осунувшееся лицо, смотревшее на нее через решетку казаченковской ограды, вспомнилось слово «держись».