Дом искусств
Шрифт:
У коменданта – неразбериха и толчея. У него требуют билетов, но сам он – душою не здесь. Он звонит по телефону.
– Пожалуйста, МЧК. Попросите товарища такого-то. Товарищ такой-то? Да, я. Значит, в одиннадцать? Ладно, приеду. А Катя приедет? Так. Сколько достали? Две? На пятерых-то не маловато? Ну ладно, я тоже принесу. Да уж будьте покойны: хороший, эстонский. Пришлите за мной машину к одиннадцати. Пока!
Речь явно идет о спирте. «Эстонский», то есть доставленный «дипломатическими курьерами» из Эстонии, особенно славился в ту пору.
В комендантскую вваливается красноармеец:
– Товарищ комендант, пожалуйте тыщу рублей ломовому.
– Что привез?
– Нежданову 79 .
Нежданова будет петь в отрывке из «Эрнани» 80 .
Наконец мы в ложе бельэтажа: Гершензон, два Эфроса 81 ,
79
Антонина Васильевна Нежданова (1873 – 1950) – оперная певица (лирико-колоратурное сопрано), педагог. Народная артистка СССР (1936). Лауреат Сталинской премии первой степени (1943).
80
Если следовать отчету в «Известиях» от 22 января 1920 года, А. Н. Нежданова пела «Эгмонт» Л. ван Бетховена.
81
Абрам Маркович Эфрос (1888 – 1954) – искусствовед, литературовед, театровед, поэт и переводчик. Николай Ефимович Эфрос (1867 – 1923) – театральный критик, историк театра, сценарист, переводчик.
82
Иван Васильевич Жилкин (1874 – 1958) – поэт, писатель, журналист, депутат Государственной думы I созыва.230
83
Сергей Александрович Кусевицкий (1874 – 1951) – русский и американский дирижер, композитор, контрабасист. После революции руководил симфоническим оркестром в Петрограде, затем переехал в Париж, где с 1921 по 1928 год проходили «Концерты Сергея Кусевицкого».
84
Жак Садуль (1881 – 1956) – деятель французского рабочего движения, участник Гражданской войны в России на стороне Красной армии.
Впрочем, театр почти пуст. Толпу желающих не пустили. Билеты, распределенные на заводах и в канцеляриях, – не использованы. Лишь кое-где в партере мелькают ситцевые платки да красноармейские шапки. Все в шубах. Светло, холодно и нестерпимо скучно.
В тот вечер мне показали Дзержинского. Наша ложа была ближайшая к царской. Дзержинский сидел в царской, совсем близко от меня. Больше я его никогда не видел.
У Дзержинского было сухое, серое лицо. Острый нос, острая бородка, острая верхняя губа, выдающаяся вперед, как часто бывает у поляков. Выглядывая из потертого мехового воротничка, Дзержинский мне показался не волком, а эдаким рваным волчком, вечно голодным и вечно злым. Такие бросаются на добычу первыми, но им мало перепадает. Вскоре они отбегают в сторону, искусанные товарищами и голодные пуще прежнего.
О личной жизни Дзержинского не ходило рассказов. Кажется, ее и не было. Он был «вечный труженик». Пока верхи – Каменевы, Луначарские – потягивали коньячок, а низы – мелкие чекисты, комиссары, коменданты – глушили эстонский спирт, Дзержинский не уставал «работать». Не будем отягощать памяти о нем – несовершенными преступлениями. Достаточно совершенных. По-видимому, Дзержинский не воровал, не пьянствовал, не нагревал рук на казенных поставках, не насиловал артисток подведомственных театров. Судя по всему, он лично был бескорыстен. В большевистском бунте он исполнял роль «неподкупного». Однажды затвердив Маркса и уверовав в Ленина, он, как машина, как человеческая мясорубка, действовал, уже не рассуждая. Он никогда не был «вождем» или «идеологом», а лишь последовательным учеником и добросовестным исполнителем. Его однажды пустили в ход – и он сделал все, что было в его силах. А силы были нечеловеческие: машинные. Сказать, что у него «золотое сердце», было хуже чем подло: глупо. Потому что не только «золотого», но и самого лютого сердца у него не было. Была шестерня. И она работала, покуда не стерлась 20 июля, в 4 часа 40 минут.
Разумеется, были перебои и в этой машине. Тут действовал атавизм: ведь шестерня все-таки происходила от человеческого
85
Персонаж романа Г. Уэллса «Остров доктора Моро».
86
Александр Абрамович Виленкин (1883 – 1918) – присяжный поверенный, председатель Московского союза евреев-воинов; расстрелян ВЧК по делу «Союза защиты родины и свободы».
В период болезни Ленина, а затем после его смерти многим большевикам пришлось действовать не машинально, не «по наряду», а по собственному разумению. В довершение беды нэп потребовал действий не по разрушению и пресечению, а по созиданию и налаживанию, да еще в направлении непредусмотренном. В число таких «строителей поневоле» попал и Дзержинский. Но ни в Наркомпути, ни, особенно, в Совнархозе он ничего не сделал. Поставить их на такую «высоту», как ЧК, было ему не по силам. Единственное, что он мог, – это нагнать страху на подчиненных. Действовало его ужасное имя. В одной из своих «хозяйственных» речей он недавно сказал:
– Меня боятся, но…
Дальше шло много разных «но», которые все свидетельствовали о его бессилии. Убивать легко, творить трудно!
Это знают большевики, и, конечно, раздастся теперь очередной лозунг:
«Дзержинский умер, но дело его живет».
Основное дело, заплечное мастерство, в котором силен каждый коммунист и к которому каждый имеет касательство.
Уж на что мягкий был человек Воровский 87 , порой почти обаятельный (я его знавал). Уж какая мирная, торговая и дипломатическая специальность у «европейца» X! 88 А вот – рассказ того же писателя.
87
Вацлав Вацлавович Воровский (1871 – 1923) – профессиональный революционер, публицист и литературный критик. Один из первых советских дипломатов. Был застрелен в Лозанне белоэмигрантом М. Конради.
88
Предположительно Леонид Борисович Красин (1870 – 1926) – профессиональный революционер, после революции нарком торговли и промышленности (1918 – 1920) и одновременно нарком путей сообщения (1919 – 1920), нарком внешней торговли (1923), затем полпред в Великобритании и Франции.
Однажды этот писатель застал где-то компанию: Воровский, X и неизвестный поляк-инженер. Инженер с пылом говорит о каких-то широких планах, вроде электрификации. Все в восторге, наперебой расхваливают инженера и чуть ли не обнимают. А когда он уходит, большевики говорят писателю, кивая на дверь:
– Последние часы бедняга догуливает. Сегодня его арестуют – и к стенке…
– Как? Почему?
– Польский шпион. Он еще не знает, что нам все известно.
– Почему же его просто не арестуют?..
– А потому, что надо еще от него добыть кое-какие сведения. Не уйдет.
Так – Воровский и X работали на Дзержинского, в должности обыкновенных провокаторов…
Дзержинский умер, но дело его живет.
Здравница
Было мне лет пятнадцать, когда старший брат (он был намного старше меня) однажды положил передо мною книгу в зеленой обложке и сказал:
– На-ка, прочти. В наше время было запрещено.
Некрасивыми буквами на обложке стояло: «Н. Г. Чернышевский. Что делать?».
В гимназии в это время читал я Гомера, Овидия, Тита Ливия, «Слово о полку Игореве». Дома зачитывался Шекспиром, декламировал монологи Ричарда III и знал наизусть «Гамлета» в переводе Полевого. В кругу таких чтений Чернышевский сразу показался мне каким-то провинциалом. Мысленно я вводил Ричарда или Кориолана в круг персонажей «Что делать?» – и мне представлялся образ орла в курятнике. После прозы Ливия или «Слова о полку» доморощенная проза Чернышевского была жалка. Прочитав страниц восемь–десять, я вернул книгу брату. В тот день я узнал, что в мировой литературе существует свое захолустье.