Дом из красного кирпича
Шрифт:
– Называй меня «дорогая».
Я внимательно на нее посмотрел.
– Как скажешь, дорогая. Буду счастлив.
На вид я поначалу дал ей лет двадцать, но сейчас решил скинуть года два-три. Акселератка, наверное. Из этих, ранних.
Или напротив, умудренная дама?
Да ну, умудренная сама не полезет – во всяком случае так, в лоб. Выждет хоть немного для приличия – да и не так грубо. А вот девочка вполне способна изъявить
Эта-то – в куклы? Хм.
Хотя, может, дура.
Я пошел на кухню, решив не париться из-за всякой ерунды. «Дорогая» следовала рядом.
Как ни странно, на месте никого не оказалось.
– Ужин в семь, – сообщила акселератка. – Подождать не хочешь?
Я мотнул головой, подумал спросить разрешения заглянуть в холодильник, а потом как-то засомневался. Бог его знает, какой она могла дать ответ. А хозяйничала все равно Анна, которой здесь не было…
Так что я бесцеремонно нашарил три яйца, помидор, отрезал хлеба и принялся варганить себе вполне даже сносную яичницу.
– Не хочешь ли, дорогая, поухаживать за своим незабвенным? – осведомился я, сам удивившись прозвучавшему в голосе яду. С чего бы…
Почему-то она меня раздражала.
– Устала что-то, – отмазалась девица, с интересом наблюдая за моими действиями. Было такое чувство, как будто ей это все в диковинку. – Не сделаешь мне кофе?
Я только кивнул.
– Да покрепче, какой я люблю, – она укоризненно на меня поглядела да так искренно, что я смутно почувствовал какую-то вину и разозлился еще больше. – А не то что в прошлый раз.
– Постараюсь не повторять прежних ошибок, – почему-то поддержав игру, ответил я, а в мыслях мелькнуло что-то насчет того, что безумие, оказывается, бывает заразным.
Через пару минут она уже довольно отхлебнула свой кофе, а я принялся за яичницу.
– Молодец. Нет, правда, здорово. Как работа?
– Да все так же, милая. Что там может приключиться нового…
Бред, подумал я. Определенно, бред.
– Мне вчера звонила мама.
– И что?
– Она собирается приехать в конце месяца.
– Неужели? Только этого нам сейчас не хватало!
– Но почему, любимый, – я замер, – она ведь так редко нас навещает…
– Дорогая, – через силу ответил я, – я полагаю, пока Антон болеет, визит твоей матери не вполне уместен. Может быть, подождем, пока малыш выздоровеет?
У нее чуть расширились на мгновенье глаза, это длилось много меньше секунды,
– Но Макс… Знаешь, мне самой сейчас требуется моральная поддержка. Я… любимый, я так боюсь… это глупо, знаю, но… у меня нет сил видеть его таким… видеть это…
Она великолепно играла. Нет, не великолепно – это не то слово.
Она так говорила, у нее был такой голос, такое лицо, она так просто и естественно произносила это мягкое «любимый», что я почти поверил, будто мы и в самом деле уже очень долго живем вместе, и у нас есть сын Антон, крепкий такой живчик, но все дети болеют – больше или меньше, а она – господи, да я даже не знал ее по имени, – но это было неважно, это не имело никакого значения, в действительности, я, конечно, знал это имя, просто забыл… вдруг вылетело из памяти…
Да, она так обожает его, нашего сына, наше дитя, наш смысл, нашу надежду, она просто не может видеть его больным, сердце обрывается, на нее глядя, сил нет…
Да, и там, где-то на периферии, действительно есть ее мать, и у нас с ней даже не самые плохие отношения, хоть и теща; как говорится, могло быть и хуже…
Не знаю, как ей удалось передать все это – совершенно однозначно – всего несколькими фразами. Не знаю. Не понимаю.
Знаю только, у меня перехватило дыхание от этих ее слов, и что-то защемило в груди: бедная, милая… Как во сне я встал, подошел – она тоже встала, у нее такие глаза огромные были, с ума сойти, как-то шевельнулась навстречу, всем телом, и это было так просто и понятно – она просила не о страсти, нет, ей сейчас действительно нужна была поддержка и помощь – я это знал и не сомневался ни секунды…
Не знаю, что бы произошло в следующий момент, наверное, я бы ее обнял или поцеловал – скорее обнял – не знаю, не знаю! Мы уже почти коснулись друг друга: как будто бы даже не телом, а оголенными, бесконечно беззащитными душами… чушь…
Сначала раздались шаги, но мы просто не обращали на них внимания, нам было не до этого, а потом и голос, резкий, режущий, совершенно неуместный здесь голос:
– Дианка, вот ты где! А я тебя обыскался уже…
И что-то нарушилось, разбилось – моментально и непоправимо, она взглянула растерянно, дернулась, как будто застигнутая на месте преступления, сказала:
Конец ознакомительного фрагмента.