Дом Кёко
Шрифт:
Теперь то и дело приходили грубые, громогласные люди, и в «Акации» становилось всё меньше посетителей. Франт Осаму больше не приводил приятелей по гимнастическому залу. Мать день за днём просто изнуряли.
Как-то ночью Марико заявила, что им нужно расстаться. Осаму потрясённо смотрел на неё и старался проявить хладнокровие самовлюблённого мужчины, но даже усилием воли не сумел сохранить спокойствие. Марико сидела с каменным лицом, ничего не объясняла и не собиралась говорить о причине разрыва. Поэтому Осаму, сломавшись, вынужден был задавать вопросы. Оказалось, что легкомысленная
Сказав это, Марико заплакала, но её слова задели только самоуважение Осаму. И даже оно почти выдохлось — гордость и опьянение от того, что он любим, остались далеко в прошлом. В данном случае его любили за красивое лицо и мощную мускулатуру, поэтому чувства легко улетучивались. Но Осаму был особенным, он не думал о пресыщении и, наблюдая экстаз женщины, с удовольствием наслаждался пустотой: ты будто греешься на солнце.
Осаму смотрел на плакавшую Марико не просто как на потерю, а как на потерю, которую совсем не жаль. Словно на яркие бумажки, которые он выбросил по дороге.
Он мог истолковать случившееся как угодно. Он остановился на двух предположениях. Если принять, что Осаму не существовал, то объект, с которым Марико решила расстаться, просто тень тени. Если же он существовал, пусть формально Марико и бросила любовника, на самом деле бросили её. Однако мучило Осаму то, что оба допущения двусмысленны.
Для того чтобы полностью отказаться от себя и для того чтобы полностью обладать партнёром, плотские удовольствия слишком лёгкие, чувства слишком мягкие. В чём-то они лишь подобие движения души и кажутся последовательной, а то и пугающей копией детских чувств. Женское тело чересчур легковерное и нежное. Оно обманывает. На словах Марико восхищалась роскошными, покрывающими тело, как доспехи, мускулами Осаму, её же тело это восхищение полностью развеяло.
Заурядная женщина! Заурядная женщина! Осаму подумал, что женщине не понять духовный талант мужчины и также ей не дано понять, насколько он одарён физически.
У Осаму родился план. Он презрительным взглядом окинул уже бывшую подругу и с вызовом произнёс:
— Если мы расстаёмся по твоей инициативе, плати мне отступные.
Марико сначала приняла его слова за шутку. Подняла залитое слезами лицо и недоумённо уставилась на Осаму. Он был грозен, но не страшен. Бугры мышц на плечах и груди не выдавали отвергнутую, рвущуюся наружу, одинокую силу, они были из рода вышитых бабочек и котят: всего лишь плоть, которую любили.
— Ты говоришь жуткие вещи! Всё продумал. Это тебе не идёт, — произнесла Марико с горькой улыбкой.
Осаму, вспомнив, как говорят актёры, усмехнулся:
— Какой скверный сценарий.
Осаму обычно умел противостоять унижению и сейчас удивлялся самому себе. Это ведь ерунда по сравнению с унижением, когда не дают роль, когда не можешь найти своё имя в списке распределения ролей. Вот что выработало иммунитет против унижений.
По ту сторону ещё тёмного окна, далеко в городе, появились первые признаки близкого рассвета. Звучало эхо выходивших на линию первых поездов. Сигареты, которыми Осаму обкурился в постели, горчили. На клубы табачного дыма
Марико наконец спросила, сколько денег хочет Осаму, и он без пояснений заявил:
— Полтора миллиона иен.
Спор насчёт этой фантастической суммы от души позабавил Марико, она даже забыла, что недавно плакала.
— Так тебе на дальнейшую жизнь обязательно нужно полтора миллиона иен? Ты столько стоишь? Или собираешься потратить всё на яйца, молоко, мясо и сыр, чтобы ещё нарастить свои бесполезные мускулы?
Потом она подсчитала, сколько истратила на одежду для Осаму, сказала, что эта сумма всё покрывает и обсуждать тут нечего. Она была из тех женщин, которые не могут промолчать.
— Думаю, мне с лихвой хватило одних твоих объятий: упругая грудь, толстенные ручищи. Я не собираюсь говорить, что сейчас ты занудная посредственность. Ты живая статуэтка, какой и сам себя считаешь, здесь придраться не к чему. С этим всё хорошо. Я до сих пор спала со статуэткой, а теперь поставлю её на полку и под настроение стану иногда издали на неё посматривать. Только почему, чтобы мне больше не соприкасаться с бронзой, нужно целых полтора миллиона иен? Я никогда не пыталась понять, о чём ты думаешь. Ты в душе скучный человек, но не считаешь себя таким, это я знаю точно. Почему-то, когда я думаю об этом, мне порой становится жутко.
Эта отповедь смутила, но не испугала Осаму. Ведь у него не было тайн, которые навредили бы ему, стань они известны.
— Вернёмся к реальности. Выбрось из головы свои дурацкие инфантильные мысли. — В тоне Марико, давившей в пепельнице сигарету, звучало предупреждение. Пепельница стояла далековато, и в свете уже белеющего окна руки Марико были хорошо видны до плеч. Их белизна казалась безмятежной, заполненной холодным жиром. — За это время ты, пожалуй, смог бы немного полюбить всё-таки человека.
Осаму не выспался, идти в гимнастический зал не было сил, и он, равнодушно расставшись с Марико на углу улицы, отправился в кафе к матери.
«Акация» пустовала. В воздухе витал аромат напрасно сваренного кофе. За столиком для посетителей сидела мать и завтракала тостами, пила кофе.
Осаму привычно пожелал ей доброго утра и сел напротив. Мать ответила едва слышным голосом. Тосты она кусала без всякого удовольствия, оставляла корку, мелко её резала и пальцами скатывала в шарики. Она неотрывно смотрела на пасмурное небо за окном, несколько маленьких сосудов в покрасневших глазах были грязно-коричневого, как никотин, цвета. Под глазами залегли морщины, кожа потеряла упругость и напоминала асбест.
— Ночь не спала. И завтрак несъедобный. — Мать отставила недопитую чашку кофе.
За спиной Осаму открылась дверь. Вошли посетители, бодро поздоровались:
— Доброе утро. Тётушка, как здоровье?
Осаму хотел обернуться, но заметил, как мать ему подмигнула. Бандит, который постоянно приходил напомнить о процентах, сегодня явился с женщиной. Оба сели позади Осаму. Он их не видел, но по голосу понял, что это за публика.
— Тётушка, может, дашь что-нибудь на завтрак? — заявил мужчина.