Дом коммуны
Шрифт:
Иногда, бывает, старушки угощают кое-чем друг дружку, но они обе такие едуньи, что мордатый кот Антон больший рацион потребляет. Катерина Ивановна, поскольку заслуги ее в том, что выросло на даче у хозяйки, нет, старается под любым предлогом отказаться от того, что та иногда предлагает ей. Стыдно быть нахлебницей, и так, считает, повезло, что Колька подыскал ей такую квартиру. Меру знать надо.
О своей жизни Софья Адамовна пока особенно не распространяется, все ощупью как-то, осторожно, издалека будто подбирается. Мужа нет, давно уже. Ну, нет и нет. Видно, такой муж был, что не хочет о нем много говорить. Две дочери есть, живут в городе, свои семьи имеют. Весьма счастлива, признается,
Катерина Ивановна больше с соседкой тары-бары разводит, с Ларисой Сергеевной, поскольку ее хозяйка пропадает на даче, а на скамейке здесь почему-то старушки не сидят. То ли нет их, то ли что другое. Словно чужой город. Не так, как на прежнем месте: там компания была хорошая, информированная по всем вопросам, — начиная от своего дома и кончая столичными новостями. Так что хорошо вот, с соседкой познакомилась. Как раз вместе мусор выносили и разговорились. Лариса Сергеевна — ого, женщина! Не смотри, что лицо испещрено густой сеточкой морщин и лет ей, конечно же, много, — ученая, не лишь бы кто. Оно и заметно — умеет выслушать тебя и знает, где и когда свое слово вставить. Что заметила Катерина Ивановна, так одну особенность — она всех своих соседей хвалит, ни про одного из них плохого слова не сказала. А не может же быть, чтобы у тех все гладко было, шито-крыто! А она — молчок. Это и нравится в ней. Отчего ж и ее, Катерину Ивановну, в женсовет части выбрали, а потом и председателем? Также умеет людям сочувствовать и лишнего не ляпнет.
Лариса Сергеевна чаще всего идет в город с тоненькой ореховой тросточкой, Катерина Ивановна это видит, и однажды, осмелев, напросилась к ней в попутчицы.
— Вот здесь я когда-то жила, — показала Катерина Ивановна на дом, где на окнах — заметила — появились новые красивые занавески. — Также на первом.
Они остановились. Лариса Сергеевна посмотрела на дом, на окна, а потом повернулась лицом к Дому коммуны.
— Я вон там жила...
— В Доме коммуны?
— Да, да. Представить невозможно: с тридцать четвертого.
Постояли молча, и в это время каждая из них, конечно, думала о своем.
— Мы с вами, Сергеевна, пожалуй, и встречались?
— Видимо, нет: после войны мы мало здесь пожили, нам дали квартиру на Катунина. Трехкомнатную. Отцу дали, конечно же. А когда мой сын развелся, то мы разменяли трехкомнатную на одно- и двухкомнатную. Невестка согласилась взять однокомнатную. А вы же, Катерина Ивановна, в то время, когда мы жили в Доме коммуны, по-видимому, где-то в гарнизоне служили.
Катерина Ивановна в знак согласия кивнула: конечно, конечно. А может быть, и нет, ведь если взять ее годы, то она все же намного моложе, чем ее новая соседка, однако об этом говорить ей было не с руки как-то, и она посчитала за лучшее вообще промолчать. Только пройдя немного, опять кивнула головой на окно, за стеклом которого была отчетливо видна седая, с непричесанными волосами, голова Хоменка. Тот смотрел куда-то мимо или вообще не смотрел — трудно было разобрать, уже не такое острое зрение, как раньше. А может, Степан Данилович и вовсе никуда не смотрел, а ковырялся на подоконнике, занятый каким-то полезным и одному ему нужным делом.
— К жениху не зайдем? — улыбнулась Катерина Ивановна, поочередно глядя то на Ларису Сергеевну, то на лохматую голову в окне, и короткая улыбка вновь скользнула по ее лицу. — А? Что скажете? Есть у меня тут один кавалер.
Лариса Сергеевна, когда узнала подробности о женихе, да еще который живет на четвертом
— Да и мой Иван может приревновать, когда узнает, что мы были в гостях у мужчины. А мы же обязательно ляпнем при нем. Забудем — и ляпнем. Что тогда? Развод, не иначе!..
Насмеявшись вволю, старушки пошли дальше, а Хоменок все еще ковырялся на подоконнике: это он старался угодить своему Петру, тот принес откуда-то скрученный в трубочку лист табака «мультан» и просил подсушить, ведь теперь в торговле из курева ничего не купишь, хоть и талон имеешь на руках. Задушат в очереди.
Еще бы! Сын Хоменка вернулся. И хотя поезд из Белокаменной приходит утром, притянулся он тогда домой за полночь. Где носило человека, чтобы спросить? Сослался, что долго искал дом, еще более — квартиру... Обнял отца, помял того, словно игрушку, а потом увидел на раскладушке постороннего человека, то был Володька, возмутился:
— Встать! Встать, я сказал!
Володька не сразу продрал глаза, а когда все же проснулся, какое-то время еще моргал ими, не понимая, где он вообще находится. Сперва ему померещилось, что он опять в той Прибалтике, где не по-нашему написано на вывесках и чисто подметено, а когда увидел перед собой двух Хоменков, одного в майке и трусах, а рядом с ним второго, этого вот агрессивного человека в спортивном костюме и тапочках, догадался: никак сын, Петька, приехал. Оба были похожи как две капли воды.
— Встать, я сказал! Смирно-о!.. — опять подал команду Петька, а поскольку Володька не спешил ее исполнять, то глаза наливались, похоже, яростью. — Перед тобой прапорщик или еще какое говно, а?! Ну-у!
Наконец Володька все же послушался и даже выполнил несколько команд.
— Вот так! — злорадствуя и с чувством победителя глянул на Володьку Петька. — Почему в нашей казарме чужие люди? После отбоя, надо понимать? — И — к отцу: — Почему здесь чужие люди? Разжалую!.. Всех разжалую!..
— Это Володька, — тихо, словно оправдываясь, проговорил Хоменок. — Раздевайся, коль приехал... Или как. Люди спят. Тебе тут не тайга. Тише!
— Неважно! Неважно, я сказал! Чтобы больше не видел!..
И Петька жестом указал на дверь.
Володька, зевая, оделся, подал руку Хоменку, прикрыл за собой дверь.
Хоменок же тогда понял одно: на старости лет у него появилась очередная головная боль. Подводная лодка, норильская шахта — и теперь вот он, сын...
Раздел 16. Мина для Минерова
Верка, секретарша председателя колхоза Минерова, свое слово сдержала. Не через девять месяцев, нет, гораздо раньше она преподнесла ему подарок — сына. Отец приехал в городской роддом, здесь он забирал когда-то и своих детей от законной жены, от Галины Викторовны, поэтому место ему хорошо знакомо. То же четырехэтажное здание, тот же двор, где обычно толпятся под окнами счастливые папы и ждут, когда покажется в проеме окна не менее счастливая жена и мать, а то и выставит сверточек, в коем что-то рассмотреть почти невозможно. Далековато. А так хочется! Напротив, правда, стоит с недавнего времени памятник земляку Андрею Громыко, но трудно понять, поглядывает он на роддом или на гастроном. Если же понаблюдать за глазами знаменитого политического деятеля Андрея Андреевича, то он вообще не спускает с тебя бдительного и озабоченного взгляда: куда ты, туда и он. Успевает, значит, все увидеть, ничего не пропустить. Острое зрение у него, однако!..