Дом на Баумановской
Шрифт:
– А ну не рыдать! – громким шепотом рявкнула Майка. – Я ошиблась! Это не кость, а пуговица от бантового кармана твоей юнгштурмовки.
– Но болит, будто сломано! – капризно скривился Коля.
Оба замерли, услышав откуда-то снизу стон, рев и внезапный топот.
– Наш циклоп очнулся. Стало быть, не умер, – прицокнула языком Майка. На лице ее разлилась довольная улыбка. – Ты настоящий герой, Колька! Стоял, как французы против немецких танков в июле 16-го [4] . Дай я тебе, солдат,
4
В битве при Сомме немецкая сторона впервые применила танки.
И она вновь прошлась по лицу Коли изнанкой своего пальто, под которым были надеты штаны с манжетами под коленками, какие носили лет так десять назад, и шерстяная рубашка не по размеру, похоже, что отцовская. Она так интенсивно стирала кровь, что Коля почувствовал с десяток игл, впившихся в глаза, и едва успел отстраниться, чтобы все опять не поехало в сторону.
– Ну? Тебе лучше? Пойдем на него посмотрим, – лезла Майка в лицо, озабоченно оглядывая Колю.
– Не хочу, иди сама, я свое дело сделал, – отмахнулся он и попробовал удобней сесть у стены.
– Ладно, – хмыкнула Майка, совершенно не обидевшись, отошла к дверному проему, освещенному уличным фонарем, что стоял прямо против окна, – теперь он щедро поливал светом гостиную комнату с эркером. Девочка подползла к неровным краям дыры, легла на пол животом, растянувшись по всей длине в передней, и положила руки на порог, а подбородок на ладони. С интересом глянула вниз.
– Эй, – крикнула она Киселю. – Физкульт-привет!
И задорно ему помахала. Тот зарычал в ответ, слов Коля не расслышал, но, несомненно, что-то угрожающее.
– Ты не слишком зашибся, спортсмен?
– Ты кто такая? – услышал Коля злобный рев Киселя и вздрогнул. Голос его вдруг раздался уж больно близко. – Откедова взялась?
– Отойди от него, – простонал Коля и, обеспокоившись, что здоровяку ничего не стоит дотянуться рукой до отверстия, перевалился на колени и, превозмогая боль в ребрах, дополз до Майки. С облегчением он увидел, что в подвальном помещении потолок такой же высокий, как и на первом этаже. Кисель со взлохмаченными, отливающими медью волосами, в бушлате нараспашку и с широко разведенными ногами в широких клешах казался маленькой фигурой брошенного детьми деревянного матросика. Смотрел на них, запрокинув голову, на искаженное яростью лицо попадала полоска света.
Коля быстро окинул взглядом, сколько доставало, пространство вокруг пленника, радуясь, что там нет никакой мебели, ящиков, лестниц, только у дальней кирпичной стены сгружены трубы. Подвал полностью вычистили перед ремонтом. Пожалуй, если бы нашелся стол, то, забравшись на него, Кисель бы их достал.
Убедившись, что Майка в недосягаемости, Коля опять отполз к стене, с облегчением припав виском к холодному кирпичному простенку.
– Вы это все подстроили, подонки, ублюдки! Кто ты такая, гадюка? – опять послышалось
– Совесть твоя, – глухо отозвалась Майка, в тоне сквознуло недовольство – видно, обиделась на «гадюку» и «девку».
Кисель ответил каким-то нечленораздельным звуком, следом за которым последовала длинная очередь матерных слов, каких-то непереводимых рязанских словечек и злобный топот, удары кулаков в стены, глухой ор, которые продолжались, казалось, целую вечность. Пленник надеялся, что его услышат. Но спустя некоторое время он все же замолк. Майка повернулась к Коле, доверительно, с улыбкой во все лицо, сообщив:
– Устал, сел на пол, отдыхивается, пьянь.
– Тебя дома не потеряют? – спросил Коля, оттолкнулся от стены и стал прощупывать ребра, поводил челюстью из стороны в сторону, потрогал нос, осторожно втянул им воздух, с отчаянием понимая, что одна ноздря не дышит, значит, что-то там сломано.
– Не потеряют. Отец думает, что я с Асей, дома, а она – что я у отца, в институте.
– Влетит тебе, уже поздно.
– Мы отсюда двинем сразу в Столешников переулок, к дядь Леше. При нем не влетит. Ты забыл, что мы – герои. А победителей не судят.
– О чем вы там бормочете? – крикнул Кисель.
Майка повернула к нему лицо и улыбнулась, как это умела только она одна: глаза – два горячих уголька, а от уха до уха растянут длинный рот. Всегда это означало, что она что-то сейчас сострит.
– Давай не будем тратить твое время, товарищ спортсмен, – начала она. – Тебя отсюда никто не услышит. Я позаботилась, чтобы все отверстия были хорошо заделаны, а на люках для подачи угля висели хорошие замки. Стены в этом доме метровые, строили немцы, а они все, за что берутся, делают на славу. Даже если ты будешь бить кувалдой, которой у тебя нет, – ничего не выйдет.
– Я ухандакаю вас обоих, вот выберусь, – перебил ее тот. – Из-под земли достану. В рогалик скручу. Вы от меня так просто не уйдете.
– Можно, я продолжу? Я подошла к главному. Человек без воды может прожить неделю, но это в лучшем случае, в худшем через три дня он впадает в бессознательное состояние и остальные четыре медленно и мучительно умирает. Сегодня среда, работы по ремонту продолжить собираются в понедельник, я узнавала у здешнего управдома. До понедельника… раз, два… – Майка демонстративно загибала пальцы, – пять дней. Ты будешь уже не жилец, и врачам тебя спасти не удастся, а если повезет выжить, останешься дураком.
Коля слушал ее с недоумением.
– Вообще-то ты сильно сгущаешь краски, – шепотом заметил он.
– Он тупой, – одними губами ответила Майка.
– Убью, – упрямо рявкнул Кисель. – Упокойники вы, оба.
– Про то, что ты заставил Колю Бейлинсона ударить Цингера, в милиции уже знают, и про то, что пьешь, не просыхая, хоть и комсомолец. К тебе давеча приходил тайный агент, ты сам его впустил. Про тебя теперь все в милиции известно.
Майка замолкла, ожидая реакции здоровяка. Но ее не последовало.