Дом на берегу океана

Величко Андрей Феликсович

Праздничный ужин закончился не менее праздничной ночью, которую я провел почти без сна в своей роскошной палатке «Килкенни». Сначала ее опробовала обладательница попы и глазок, оказавшаяся на редкость энергичной и неутомимой. Но дама имела совесть и, увидев, что сил у меня осталось не так уж и много, знаками сообщила: моего внимания жаждут и ее подруги. Я в ответ, тоже знаками, объяснил, что длинную и тощую можно запускать прямо сейчас, а сисястая пусть подождет до завтра: мы еще никуда не уплываем.

Глава 14

С утра я, зевая, прошелся по острову в сопровождении Тима, Хани и младшего из двух братьев-мужчин. Меня интересовали породы местных деревьев

применительно к постройке большого катамарана. Потому как покупать в двадцать первом веке хорошие доски – удовольствие не из самых дешевых. А младший брат был кем-то вроде местного столяра и поэтому смог стать квалифицированным экскурсоводом.

Разумеется, перед визитом на остров я посмотрел, что про него пишут в интернете. Так вот, писали довольно много, но про свойства местной древесины не было вообще ничего. Всякая ботаника рассматривалась всего с двух точек зрения. Либо «ах, какая экзотика», либо «ох, какие большие ягоды или еще что-то съедобное». Кстати, половины из описанного сейчас на Питкэрне не было – хлебного дерева, например.

Быстро выяснилось, что древесины особо прочных пород, наподобие хендерсонских красных деревьев, тут нет. Но все-таки имелось что-то вроде бука, которое по-местному называлось «пау-ану». Я назвал это дерево платаном – по созвучию и из тех соображений, что очень смутно представлял себе, как может выглядеть настоящий платан.

Кроме того, тут встречалось нечто хвойное. Если взять ель, заменить ей иголки на сосновые, потом увеличить их в два раза и повернуть каждую ветку на сто восемьдесят градусов, то как раз и получится это самое дерево, которое я без особых затей поименовал елкой. Младший брат показал, как оно выглядит в обработанном виде, – мне понравилось. Вроде сосны, но с более мелкими волокнами и, кажется, несколько прочнее при том же весе. То есть прекрасный материал для обшивки, тем более что островитянин заверил меня – он знает, как выбирать деревья, чтобы в стволах было меньше сучков. В ответ я объяснил ему правила нашей будущей торговли. Образцы ножей, рыболовных крючков, лесок, веревок и прочих мелочей островитяне уже получили. Теперь от них требовалось организовать лесопилку, оборудование для которой предоставлю я, и гнать брус двести на двести из платана и елки. Транспортировку мы берем на себя.

В принципе конечно, можно было возить брус и на катамаране, но меня это как-то не прельщало. Потому как гланды, наверное, тоже можно исхитриться вырезать через задницу, но зачем? У меня же три кристалла, и можно прекрасно организовать тут еще одно место открытия перехода. То есть пропихивать доски отсюда в двадцать первый век, а оттуда – на Хендерсон. Все лучше, чем таскать их по океану: тут на одном бензине разоришься. Три с половиной двадцатилитровых канистры в одну сторону, а на полностью загруженном катамаране будет и больше.

Вскоре было найдено место для будущей лесопилки. У него было сразу два плюса – высота двести метров над уровнем океана, что обещало меньший перепад давления с Москвой, а также расположенные рядом рощицы платанов и елок. Велев островитянам строить тут сарайчик для техники, я отправился вниз, к «Авроре».

Ближе к вечеру мне удалось открыть переход в гараж, и вскоре началось перетаскивание заранее приготовленных железяк. Бензопила, несколько ручных пил и топоров, три рулетки, разобранная пилорама по образцу хендерсонской, три пятидесятилитровых бидона с бензином и килограммов пятнадцать всякой мелочи, в основном веревок и гвоздей. В качестве аванса я отдал островитянам все пакетики с остатками семян, включая цветы – почва тут куда плодороднее, чем на Хендерсоне, воды достаточно, авось и вырастет что-нибудь, а не только горох.

К

своей палатке я вернулся поздним вечером, где обнаружил шестерых девушек, уже рассевшихся в порядке очереди. Причем последней сидела та самая молоденькая девчушка, на которую я обратил внимание еще в бухте. Пришлось звать свою переводчицу и объяснять пигалице, что педофилия в число моих хобби не входит. Вот подрастешь, пообещал я ей, и, если не передумаешь, даже в жены возьму.

До этих слов пигалица выглядела расстроенной донельзя, но тут воодушевилась и победно посмотрела на впереди сидящую часть очереди. Однако девиц, похоже, такая дискриминация тронула не очень, так что всю ночь мне пришлось трудиться в поте… э-э-э… ну, будем считать, что лица. Под утро я какой-то крабьей походкой выполз из палатки, покопался в своем рюкзаке, и вскоре перед моим временным жилищем красовался столбик с табличкой «закрыто на переучет». Хватит, во всем нужно соблюдать меру, так и до инвалидности недалеко.

Наша стоянка на Питкэрне продолжалась две недели. Столько времени потребовалось, чтобы обучить столяра и его брата обращению с бензопилой и пилорамой. Поначалу у меня вообще были мысли бросить это дело и привезти сюда Марика с его дядей Тимуром, которые неплохо освоили эти предметы на Хендерсоне. Но я не поддался настроению, хотя первое время мне по несколько раз на дню казалось, что вот сейчас-то наконец братцы отрежут друг другу руки, ноги или еще что-нибудь не менее нужное, на чем вся механизация и кончится. Но как-то обошлось всего несколькими неопасными царапинами.

Что удивительно, вождь освоил рацию на удивление быстро, причем самым сложным для него оказалось слово «прием», которое надо было говорить, прежде чем отпускать кнопку включения передатчика. А вот что такое часы, он понял сразу. Правда, я вручил ему не цифровые, а стрелочные, да и то всего с четырьмя цифрами. От вождя требовалось запомнить, что на связь надо выходить, когда маленькая стрелка спрячется за большой, а та коснется точки под цифрой «двенадцать», причем днем, а не ночью. Делать это следует каждые третьи сутки, начиная от первого сеанса.

В общем, я вернул аппаратуру перехода обратно на «Аврору», и мы начали собираться. Когда здешние лесорубы напилят достаточное количество груза, сюда приплывет катамаран и снова привезет ее, а пока она тут без надобности. Во-первых, мало ли что взбредет в головы аборигенам? А во-вторых, при оставлении здесь одного кристалла время в двадцать первом веке всегда будет идти медленнее, чем в этом мире, что меня категорически не устраивало.

Но вот наконец все было собрано, и ранним утром «Аврора» пустилась в обратный путь. Сейчас на ее борту находилось уже не пять, а семь человек. Моя «будущая жена», оказывается, решила, что я приглашаю ее на Хендерсон. А то как же так – вдруг, когда она повзрослеет, меня не окажется рядом? Впрочем, девочка казалась сообразительной, за две недели выучила несколько десятков русских слов и даже потихоньку пробовала ими пользоваться, так что я не возражал. В общем, ей было торжественно присвоено имя Света, чем-то созвучное ее первоначальному, и она перебралась из стойбища на «Аврору».

А накануне отплытия, вечером, число пассажиров катамарана увеличилось еще на единицу. Девица, которую я поначалу определил как «длинную и тощую», но в процессе палаточных упражнений приучил откликаться на «Таню», тоже пожелала плыть с нами. Это, кажется, была целиком Ханина заслуга. Во всяком случае, именно она объяснила Тане, что ждать, пока повзрослеет Света, я буду не месяц и не два, а как минимум года три. И что своей женщины на Хендерсоне у меня нет, ибо все они мне как сестры и дочери.