Дом на цилиндрах

Гольцов Кирилл Вячеславович

Я протянул руку, взял фонарь, и мы некоторое время молча брели в его неверном жёлтом свете. Дым всё плотнее клубился вокруг, только никаких призрачных лиц или рук на этот раз я не видел. Казалось, что мы находимся в какой-то пещере, по стенам которой вьётся бессчётное число змей. И туман представлялся здесь помощником, без которого было бы невозможно вынести то, что за ним скрыто, да и твари, несомненно, желающие напасть на нас, не способны различить сквозь дым, что кто-то нарушил их покой.

— Эй, не спи. Вот уже и поворот! — в какой-то момент крикнул Хельман, и я послушно свернул налево, оказавшись в похожем тоннеле, только без рельс. — Сейчас давай вперёд, пока не наткнёшься на ступеньки, по ним наверх, и мы пришли!

Я обречённо побрёл, хрустя камнями и прислушиваясь к звукам капающей где-то воды. Стало немного свежее, хотя, судя по всему, мы не спускались под землю, а, наоборот, поднимались.

Поскольку, находясь здесь, я не слышал ни одного, хотя бы отдалённого звука состава, видимо, всё движение на этой ветке уже перекрыто. Оно и к лучшему! Люди, которым надо было куда-то попасть по делам и которые сейчас вынуждены были искать альтернативы, вызывали у меня невольное сожаление, а представлять себе боль родных и близких погибших, расстрелянных Хельманом, мне не хотелось даже мельком. Да и вообще непонятно, к чему было устраивать такую бойню там и здесь? Чтобы привести меня куда-то и убить там? Вряд ли. С другой стороны, у подобных психов причины могут никак не поддаваться логическому объяснению. В какой-то момент я споткнулся и чуть было не упал.

— Осторожнее, я же предупредил тебя, ступени. Их должно быть шесть… — окликнул меня Хельман, — и не бойся крыс, они здесь, что бы ты ни слышал, маленькие и безобидные!

Ступеней оказалось именно шесть, и когда я оказался наверху, то невольно вскрикнул от удивления. Мы оказались в огромном зале, чем-то напоминающем церковь, но, скорее всего, представляющим собой почему-то заброшенную и недостроенную станцию метро. Всё вокруг было серым, полуразрушенным и прохладным; по стенам маленькими струйками сочилась вода, а ближе к потолку угрожающе свисали какие-то волокнистые неприятные образования наподобие мха.

— Вот мы и на месте. Давай фонарь!

Хельман шагнул правее, и я, быстро развернувшись, со всего маху ударил его металлическим корпусом по голове, а потом отпрыгнул в сторону. Чтобы не терять драгоценные мгновения, я решил бежать назад, к брошенному составу, а там, по рельсам, добраться до первой же станции, но моя нога подвернулась, её пронзила резкая боль, и я неудачно рухнул на каменную крошку, исцарапав руки и порвав рубашку. Сделав попытку подняться, я понял, что сейчас это мне не под силу, поэтому я перевернулся на спину и просто смотрел, как Хельман неуклонно приближается.

— Глупо. Вставай-ка! — крикнул он. — И не жмурься. Раз и готово. Ты даже ничего не почувствуешь!

Наверное, так оно и есть на самом деле: мгновение боли, а потом — путешествие в неизвестность, когда всё оставленное здесь не имеет ровным счётом никого значения. Единственное, о чём я сейчас почему-то жалел, так это о непознанной радости отцовства — всё же остальное, скорее всего, я уже так или иначе попробовал и испытал.

— У меня что-то с ногой, поэтому придётся полежать. Давай, стреляй. Я встречу смерть с открытыми глазами и спиной не повернусь! — ответил я, и, хотя предательский страх разливался по животу и отзывался в нём мучительной болью, мне казалось, что моя душа готова к тому, что должно случиться.

— Настоящий герой! — расхохотался Хельман и, отбросив со стуком и скрежетом упавший автомат, достал из-за пояса пистолет с какой-то большой штукой сверху.

Свет от отлетевшего фонаря, который лежал теперь где-то в тумане, подсвечивал глаза преследователя, и мне почему-то очень захотелось познакомиться с его родителями. Вот так, а ещё утверждают, что перед смертью люди видят калейдоскоп всего самого лучшего в жизни… Оказывается, просто какой-то странный бред лезет в голову, не более того. Глядя на его пистолет, я думал: «Наверное, глушитель или нечто в этом роде…» В любом случае теперь подобные детали не имели никакого значения, и тут я неожиданно остро осознал, что эти мокрые выщербленные стены, разрушенный зал и, разумеется, сам Хельман это последнее, что я вижу в этой жизни. Конечно, хотелось, чтобы это оказалось чем-то другим, но выбирать не приходилось. Хотя какой-то червячок в мозгу, наверное, отвечающий за самосохранение, упорно нашёптывал мне, что ещё есть шанс выбраться, если попытаться убежать. Удивительно, но вскоре он стал настолько убедителен, что я действительно начал сомневаться, а потом, разозлившись сам на себя, громко закричал:

— Ну давай же, не медли!

Через мгновение раздались два хлопка, разнёсшиеся эхом вокруг. Боли я действительно не почувствовал — просто что-то коснулось живота, а потом всё вокруг закружилось, в ушах появился ватный гул и сознание поглотила темнота. Однако какой-то своей частичкой откуда-то я, несомненно, точно знал, что так не умирают, а значит, это ещё почему-то не конец.

Глава VI

Странная больница

Темнота

и неясные голоса где-то вдали… Постепенно они становятся ближе, маняще зовут, и, кажется, если ещё немного прислушаться, то обязательно станет понятно, о чём они говорят. Зовут? Предостерегают? Радуются? Несомненно, в них находится что-то очень важное, но как это удержать? Именно этими вопросами, кажется, я мучился целую вечность, когда приходил в себя из глубокого забытья, постепенно смиряясь, что в этом и состоит мой теперешний удел. Ничего материального, это, возможно, просто восприятие каких-то мыслей, чувств или даже безумные фантазии, которые легко позволяют убедить самого себя в том, что я не один и живой. Хотя порой мне казалось, что в правой ноге чувствуется если и не боль, то какое-то непонятное шевеление, что придавало некоторую уверенность и дарило надежду. Впрочем, я где-то читал, что подобные ощущения свойственны и тем людям, кто потерял конечность, — они могут явственно её чувствовать, а иногда даже видеть. Интересно, когда мы умираем, душа испытывает то же самое в отношении всего потерянного тела? Если да, вполне может быть, что это именно мой случай. Наверняка же можно было сказать одно: я мыслил, рассуждал, старался что-то понять — значит, хотя бы какая-то частичка меня была живой, значит, это ещё не конец. Во всяком случае, как минимум можно было говорить о подтверждении наличия в теле души. Или это всё-таки разные вещи?

А в один из дней я неожиданно заметил свет, пробивающийся где-то впереди: расплывающийся, слабый, но явственно различимый. Сначала я испугался, что приблизился к концу того самого мрачного коридора, о котором любят вспоминать люди, вернувшиеся после клинической смерти, веря, что именно там придётся держать ответ перед Богом. Однако ничего сверхъестественного в этом не наблюдалось и при некотором наблюдении слишком уж походило на нечто привычное и не внушающее благоговения. Звуки стали тоже более ясными, очерченными, а вскоре, к своей радости, я начал различать и отдельные слова. Правда, к моему большому раздражению, связать их во внятные предложения я не мог: просто набор чего-то, что я мог понять отрывками, а остальное — додумать сам. Вот чей-то грубый голос сказал «трамвай», и я представил себе тёплую весеннюю улицу, с журчащими ручейками, трелями птиц, ласково пригревающим солнцем, и катящийся по рельсам жёлтый трамвайчик с большим ярким номером маршрута «15». Его перебил другой голос, утверждающий что-то и упомянувший «стол», в ответ на что сознание услужливо предложило мне картинку ломящегося от яств огромного дубового стола, у которого зачем-то была прикреплена посередине пятая ножка. Вскоре, к счастью, мне стало удаваться совмещать пару слов, потом три, и наконец однажды, услышав и поняв полностью отрывок из разговора двух незнакомых женщин, я впервые попытался приоткрыть глаза.

И на этот раз ничего не предвещало никаких изменений в моём состоянии, кроме медленного прогресса со словами. Поэтому когда я услышал становящийся всё громче разговор, то, чувствуя себя утомлённым, даже не пытался вслушиваться и анализировать. Это можно сделать и позже, а сейчас мне хотелось тишины и, как ни странно, одиночества. Но вот рядом явственно прозвучало: «Она такая умница, славная девушка. Недавно окончила институт и уже работает врачом. Конечно, её пациенты в морге… — Я как будто проглотил сказанное и с изумлением осознал, что всё прекрасно понял. — Ну не все, конечно. Это я преувеличила. Скажем, пока большинство!» — «Да, опыт дело важное. Ничего, осмотрится, пооботрётся, и всё войдёт в колею…» Вторая фраза была произнесена с надрывом и явно принадлежала пожилой женщине. Потом голоса опять начали отдаляться, и, несмотря на все мои усилия расслышать продолжение разговора, ничего не выходило. Было непонятно, то ли я опять начинаю терять обретённую чудесным образом способность понимать, только-только овладев ею, или, может быть, действительно люди просто отошли. Конечно, самым разумным было подождать: рано или поздно рядом обязательно начнётся другой разговор, во всяком случае, так было всегда, но именно сегодня почему-то это показалось нестерпимо важным и не требующим никаких отлагательств. И тогда я с неимоверным усилием попытался приоткрыть глаза.

Сначала казалось, что ничего из этого не выйдет. Даже не было уверенности, что мои веки действительно опущены, а глаза видят не просто какие-то свечения, которые в конце концов могут оказаться просто яркими картинками из моего воображения, — слишком желанными, а поэтому реалистичными и недостижимыми. Но вот свет задрожал, стал ярче, и даже что-то размытое мелькнуло где-то в его глубине. С этого момента я стал гораздо больше интересоваться возвращением куда бы там ни было и приступы апатии, желания отрешиться от всего и погрузиться в тишину посещали меня всё меньше.