Дом на горе
Шрифт:
Райка Кротова плакала. По-моему, она к тебе питает. В конце письма прилагаю ее адрес. Еще успеешь написать. Санька дура, ей на все наплевать.
Между прочим, твой глюк с привидением разъяснился. Представляешь, это была Лялька, которая таким обаразом решила попрощаться с дорогими воспитанниками. Дура есть дура, хотя мне ее жалко.
Что тебе сказать про мой лайф? Тут все клево. Хрус-сталь и ковры. Вчера я спер у анкла пятерку и объелся шоколадным мороженым. Он мужик неплохой, но жмется. Еще в прошлом году обещал новый мафон, но до сих пор мы его видали. Бабок тут куры не клюют, а курица только одна, дядькин вайф с огромным бюстом. По-моему,
Буду у Лупатыча, кину ему твой адресок. Его, наверное, как фронтового героя отпустят домой. Но за что он мне треснул по шее? Зря он томится по Саньке. У этой чувихи другие запросы.
Что про остальных? Ну, Кротова, как я говорил, дома, возится с мазером. По-моему, безнадежно. Опять приходила недавно вдрызг. У Мишки Яковлева наконец посадили отца. Сбил кого-то по пьяной лавочке на чужой машине. Толик Бурков в Крыму в санатории. Какой-то бог кинул ему путевку. К Стешке приходил смурной тип и доказывал, что он ее законный папаша. Стешка от него спряталась. А помнишь Кролика из пятого класса? У которого мочки ушей оборваны драгоценной мамашей? Который поступил к нам алкоголиком и год целый лечился? У Кролика внезапно обнаружился гигантский математический талант. Он как лунатик решает в голове сразу тысячу разных задач.
За Кроликом приехали из академии. Теперь он будет учиться в специальном интернате для гениев. Дела!
Ну, ладно, старик. Что-то рука больше стилом не водит. Буду тебе писать. А как получать ответ, хрен его знает. Я ведь теперь на Березовом, Хорошо бы узнать, как ты вписался, что за дачка, А то, может, и меня пригласишь? Ну, ладно. Бывай. Твой друг Голубовский Евгений».
Итак, я стал поэтом-имажинистом. Имаж — значит образ. Имажинисты пишут очень образные стихи. Ну, ничего. Может, и мои стихи будут не хуже, нужно только побольше сочинять. Вообще я решил стать писателем. Напишу большой роман о жизни. Мне хочется, чтобы этот роман был не грустный, а светлый. Чтобы всем героям было хорошо. Я опишу верную любовь и настоящую дружбу. Мой роман будут читать запоем. Надоели все эти печальные истории. В жизни и так много плохого. Надо искать положительные стороны…
Она меня, конечно, не узнала. Очень хорошо. Я чувствовал обновление. С меня спал груз моего сиротства. По крайней мере на время я мог быть равным среди равных. Я даже стал подумывать, что мои родители не обязательно должны быть простыми инженерами. О чем и стал туманно намекать Роману. Тот наконец не выдержал.
— Я тебе все говорю, а ты утаиваешь. Кто твои предки?
Ладно, — сказал я, — расскажу. Просто не хотелось… Понимаешь, они работают за границей. Вернее, отец. Он крупный специалист. А мать с ним поехала. Уже несколько лет отсутствуют. Приедут на месяц и обратно. Я с теткой, сестрой отца. Но мы с ней не ладим. Она считает, что родители должны остаться еще на несколько лет. Заработать деньги, А я считаю, что должны вернуться.
— А книги у вас есть? — поинтересовался Роман.
— А как же! Несколько тысяч. Весь Брокгауз и Ефрон, весь Брем. Девяностотомник Толстого. Я сам ходил по букинистическим магазинам…
Вот она, счастливая мысль! Теперь, даже если вспомнит, у меня есть толковое объяснение.
— На книги мне выдавали деньги. Один раз купил очень раннее издание «Маленьких трагедий» Пушкина за пятьдесят рублей.
— Здорово! — воскликнул Роман. — А мне ничего не дают.
Мной овладело вдохновение:
— Родители собирались забрать меня с собой, но я наотрез отказался.
— А в какой они стране?
— В Новой Зеландии, — небрежно сказал я.
— В Новой Зеландии! — ахнул Роман.
— Да. Это уникальная страна. Весь год там держится температура около двадцати пяти градусов. Нет змей и хищников. Горы, леса, водопады.
— Фантастика! — простонал Роман, — Чего же ты не поехал?
— Успею еще. Отец сказал, что намерен объехать весь мир. Вот подрасту, подключусь.
— Да! — Роман вздохнул. — Тебе повезло. А у меня тоска. Ни в чем нет счастья.
— Ну-ну, — сказал я. — По-моему, у тебя все хорошо.
— Ужасно! — трагическим голосом произнес Роман.
— Да что ужасного?
— Вот догадайся.
— Не представляю…
— Тоже мне поэт… — Роман принялся расхаживать вокруг со значительным видом. — Поэт, а догадаться не можешь…
— Влюбился, что ли?
Роман гордо вскинул голову и поддел ногой кучу хвороста.
— А в кого? — спросил я.
— В кого, в кого… В Машку!
Вот так номер! Я уставился на Романа.
— Ты ее не знаешь, — сказал он. — Это ведьма, колдунья. Запросто приворожит. Читал у Куприна? Вот и эта. Она меня приворожила.
— Но зачем? Тебя-то зачем?
— А так, для порядка. Смотри, и тобой займется. Видал, какой у нее глаз? Черный. Жуткий.
— Да… — протянул я. — История…
— Ничего, — сказал Роман. — Я, так сказать, еще молод. Машке почти шестнадцать. На три года. Подумаешь. Бывали разные случаи. У нас есть знакомая пара. Она старше его на двенадцать лет.
— А ты что, жениться собрался?
— Да нет, зачем. До женитьбы еще далеко. Знаем законы. Но ты мне должен помочь.
Роман подсел с заговорщицким видом.
— Говори ей обо мне разные вещи. Ну, мол, умный, играет в теннис. У меня, между прочим, второй юношеский. Так и скажи, умный не по годам. Вообще-то она знает, что я вундеркинд, но не придает значения. И еще. Сделай, мон шер, одолжение.
— Какое?
— Сочини стихи. А я подарю. Ну так, лирические. Про черные глаза, про колдовскую силу.
— Не умею я по заказу.
Роман надулся.
— Тоже мне друг. А кто тебя выходил, от больницы спас? Кто хранит твои тайны?
Я вздохнул. Делать нечего. Пришлось уступить Роману.
Уж кто действительно любит Марию Оленеву, так это пудель Бернар. Она в лес или на речку, пудель за ней. Она с книгой в кресле-качалке, Бернар у ее ног. В ее присутствии он становится задумчивым и обходительным. А между тем я видел Бернара, когда он с самым разбойным видом гонял сьяновских кур.